— Малышка, — нежно, со всей переполняющей меня любовью к этой маленькой драчунье, произнес я, приподнимая девичье личико за подбородок. Я так соскучился по этому жесту и ее податливости во время действий, по пухлой губе, которую она периодически закусывала после того, как я провел по ней большим пальцем, однако сейчас, глядя на истерзанную физиономию, внутри что-то неприятно кольнуло. Где-то здесь лежала аптечка, она находилась в каждом классе как раз на такой экстренный случай. И он настал. Нельзя оставлять мою малышку в таком состоянии. — Не двигайся, — быстро обнаружив находку на учительском столе, я подошел обратно к своей малышке, раскладывая на близстоящей парте аптечку и найдя необходимую перекись.
Я слышал лишь легкое шипение, когда проводил куском марли по поврежденной нижней губе, однако она не смела ни шевелиться, ни плакать, ни ныть, держалась, словно новоиспеченный солдат в бою. Смелая. Моя смелая малышка. В любом другом случае я бы гордился твоим поступком, умилялся бы твоей мужественности, хотя сейчас именно этим и занимаюсь, глядя на любимые губы, пострадавшие во время драки за мою честь. Я так скучал по ней. Скучал по нежности ее кожи, по запаху спелых ягод, свойственному лишь ей одной, по любящему взгляду, которым она одаривала меня, несмотря на боль от обработки раны. По пухлым губам, которые я готов целовать дни и ночи. И сейчас, не выдержав, несмотря на обещание самому себе держаться от нее подальше, я приблизился к родным губам и легко-легко прикоснулся к ним, дабы не ранить поврежденное место вновь. Они казались мне такими же сладкими, как и в последний наш поцелуй, такими же мягкими и вкусными. Только сила воли помогла мне не углубить поцелуй, не провестись языком по наливным губам и не прижать слишком сильно к себе малышку, дабы не причинить боль. Конечно, судя по увиденной мной картине несколько минут назад, Вика пострадала с наименьшими ранениями, в отличие от Лазаревой, однако я не знал, что происходило до моего появления в коридоре. Девочка моя. Ты не представляешь, как я скучал по тебе. Как до сих пор скучаю. Даже эта минутная слабость действует на меня словно наркотик, каждый раз заставляя идти против разума. Ведь я не должен был приближаться к тебе, пока не решилась проблема с рыжей сукой. А она до сих пор не решилась. И, видимо, ты тоже вспоминаешь об этом обстоятельстве, легко отталкивая меня от себя и смотря в глаза уже не с любовью, которая светилась до этого в малахитовом взгляде, а с болью.
— Ты любишь ее? — выпалила малышка, посмотрев на меня чужим взглядом, заставляя сжимать мое сердце в кулак, практически до боли. Душевной. Я понимал, о ком она спрашивала, знал, что нужно ответить на ее вопрос, рассказать о подписании контракта с дьяволицей, но сейчас мне так не хотелось нагружать на ее хрупкие, хоть и мужественные плечи еще и эту проблему, пока она не будет окончательно решена. — Почему ты так поступаешь со мной? — перебила она, задав другой вопрос, когда я вот-вот собирался сказать ей о несвоевременности этой темы.
— На то были свои причины. Я не хочу, чтобы тебя это касалось, — честно ответил я, надеясь на ее понимание. Только зря. Зря на это рассчитывал, учитывая недавний всплеск злости и ярости, бушующий в ее взгляде.
— Меня будет касаться то же, что и тебя, начиная с твоих лживых слов о любви и заканчивая похождениями по клубам в компании шлюх! — со злостью выпалила она. А я помнил эти слова. Когда-то я говорил что-то похожее в ее адрес. Еще в те времена, когда смотрел на нее, как на надоедливую и лживую ученицу, заставляющую всех вокруг дуть под ее дудку. Я помню, как злился в те моменты, как эта девчонка трепала мне нервы, и сейчас понимал, что она чувствовала. Какую ярость от воспоминаний минувшего понедельника. От несостоявшегося первого занятия по информатике.
— Тшш, — сокращая расстояние между нами, я положил палец на ее чуть приоткрытые губки, заставляя тем самым выслушать меня. Да, я не расскажу ей всей правды, но одно она обязана знать, чтобы больше не истязать себя и не считать меня моральным уродом, коим ощущал себя несколько дней подряд, смотря в тоскливые глаза моей малышки. — Просто помолчи и выслушай. У нас с Анной Михайловной ничего нет. То, что ты увидела — вынужденные меры, — тихо, смотря в ее красивые большие глаза, ответил я на первый вопрос, только реакция, которая последовала после, никак не укладывалась в моей голове. Моя малышка, которая так трепетно ждала ответа, теперь казалась чужой, вновь отойдя от меня на расстояние вытянутой руки.
— Вынужденные меры? — вспылила она. — Ты серьезно? Что же такого произошло, раз необходимы такие действия? — крикнула малышка, норовя привлечь внимание учеников за дверью, хотя мне было глубоко на них наплевать. Я обращал внимание лишь на разозлившуюся девочку, которую видел несколько минут назад, оттаскивая от блондинистой одноклассницы. У меня даже сложилось впечатление, что она и на меня набросится, но этот абсурд я оставил где-то далеко.
— Я не хочу вмешивать тебя, — повторил ранее сказанные слова, но и сейчас такой расклад ее не устроил.
— Ты уже это сделал. Расскажи мне, — Вика уже не кричала, но нахмуренные темные бровки и слегка прокусанная губа, которую она решила добить окончательно всевозможными травмами, давали понять, что просто так не отстанет. А жаль. Потому что я ничего ей не расскажу. Ничего не сообщу. Не буду беспокоить, пока не разберусь во всем сам. Я не хочу вновь видеть ее ссадины да порезы. И не увижу больше никогда.
— Я не стану тебе ничего рассказывать! — чуть грубее, чем рассчитывал, рявкнул я, понимая, что по-другому она не поймет, по крайней мере сейчас. — А теперь сядь и дождись меня, я сейчас приду, — оставил напоследок наставление, ретировавшись из класса.
Почему я ушел? Почему оставил ее одну, зная, что, скорее всего, за сегодняшний день мы больше не увидимся? Потому что понимал — за одним ее вопросом о наших отношениях возникнет другой, один лживый ответ нужно накладывать на последующий и так по цепочке пока сам не запутаюсь в куче фальша и вранья. Я устал. Устал врать ей, мысленно обещая себе, что все у нас наладится, что она простит меня и примет обратно. Все это бред, с которым мне нужно разобраться самому раз и навсегда, только потом впутывать в это мою малышку и надеяться на ее понимание. А поймет ли она? Я хотел на это рассчитывать. Очень хотел.
Если говорить откровенно и озвучивать официальную причину ухода из класса, то в аптечке банально кончились пластыри, а у меня в кабинете их лежала целая куча. Заодно посажу одичавших пятиклашек, которые наверняка ждали меня возле дверей класса. И я не ошибся, спустившись на свой этаж и заметив двадцать три пары глаз, моментально устремившихся на меня. Надеюсь, они с таким же довольным выражением лица будут тихо просиживать урок за компьютером, не привлекая к себе лишнего внимания.
— Сегодня можете посидеть в интернете. Только тихо, — кинул я, хмуро оглядев моментом обрадовавшихся детишек, и, найдя пластыри, вышел из кабинета к моей малышке. Если честно, я не особо хотел возвращаться к ней, глядеть в ее ослепительные мраморные глаза полные грусти и отчаяния, и осознавать, что все это происходило из-за меня. Это я виноват в таком состоянии, виноват и в той драке с Лазаревой. Наверное, она бы не полезла с кулаками на одноклассницу, будь я рядом с ней. Или полезла бы, учитывая подростковый максимализм? Этого я не знаю. И не узнаю никогда.
