В какой-то момент я проклинал свою тягу похвалить ее, проклинал отсидку в актовом зале от начала до конца репетиции. Все на свете проклинал, в том числе и эту девчонку, которая смотрела на меня огромными глазами. Только сейчас в них виднелась не заинтересованность, а некая скованность. Что, очнулась? Поздравляю! Только поздно ты спохватилась.
— Не падай в моих глазах, — процедил я сквозь зубы, слегка наклонившись над ухом. Ее маленькое тельце вздрогнуло то ли от гневного шепота, то ли от моего дыхания на ее коже. Но это не имело для меня ни малейшего значения. Больше не имело.
Она выглядела растеряно, потрясенно, однако не заставила себя долго ждать и, быстро схватив свою сумку, выбежала из актового зала, словно ошпаренная. И сейчас наши состояния вновь совпали. Я тоже растерялся, только решил скрыть свои эмоции, в отличие от нее. Она бы не смогла их спрятать — мало опыта. Я бы все равно узнал, что она чувствует. Только меня это сейчас волновало меньше, чем собственные ощущения, бушующие внутри ураганом.
Я не помню, через сколько минут сдвинулся с места и покинул школу, как завел машину и буквально рванул с места, набирая на пустующей трассе практически сто километров в час. Как я беспощадно жал на педаль газа со всей силой, пытаясь вдавить ее в пол. Да, опасная езда меня не красит. Но какая сейчас разница? Я просто желал отвлечься от мыслей, которые преследовали меня в голове, но выработанный адреналин помог только по дороге домой. Хорошо, что мама забрала Аню из садика, а я был предоставлен самому себе. Стоило мне только выйти из машины, как адреналин испарился из моего организма, а мысли, блуждающие в моей голове, заняли лидирующую позицию. Опять. Все сначала. Как же меня это бесит! Не хочу сейчас думать! Не хочу осмысливать! Ничего не хочу! Мне нужно отвлечься! Выкинуть всю эту муть из головы и больше не вспоминать. Это бессмысленно. Бредово. Все на свете бредово.
Первым делом, выйдя из машины, я закинул в рот сигарету и затянулся, чувствуя в легких такой желанный дым. Раньше он успокаивал меня, успокаивал мои нервы, мысли. Чувства… Но не сейчас. Он не справлялся со своей задачей, как раньше, не выкидывал все мысли из головы. Она все так же была наполнена той разъедающей реальностью, свалившейся на меня так внезапно.
Она была наполнена ею… Сафроновой…
Почему все это произошло? Как? Зачем? Что я сделал в этой жизни не так? Я не мог это объяснить. В голове не нашлось ни одного трезвого факта, который мог бы подтвердить мои действия. Я просто стоял. Стоял и смотрел, как маленькая девочка разглядывала меня, словно какое-то божество. Статую, сотворенную небесами. И мне это нравилось. Доставляло удовольствие наблюдать за ее ярким взглядом малахитовых глаз, который рассматривал черты моего лица. Так тщательно. Так осторожно. Будто я в состоянии противиться ей или одернуть. Мог бы с любой другой. Мог бы наорать, выгнать и не вспомнить больше об этой ситуации. Но не с ней. Чисто физически. Это невозможно. Ее взгляд буквально въелся мне в разум, вытесняя все остальные мысли. Она сама въелась мне и не желала покидать голову спокойно. Я запутался. Не понимал, чем это можно объяснить, как такие мысли вообще в моей голове застряли. Что со мной происходит?
Лег я в кровать практически за полночь и то совсем не спал, ворочаясь туда-сюда. За это бессонное время я понял одну важную вещь — мне нужно время. Все вылечит это треклятое время. По крайней мере, я хотел на это надеяться. Только зря…
На следующий день я практически не видел ее, только в коридорах за редким исключением, и то она предпочитала обходить меня стороной, устремляя взгляд сожалеющих глаз в пол. Я заметил в этой девчонке одну отличительную черту. Каждый раз, когда возникает проблема, она старается бежать от нее, решая все по мере наступления или отдав волю судьбе. Но она вряд ли поможет, вряд ли решит все за нее. Она знает об этом, я не сомневаюсь. И боится. Я тоже боюсь, только хочу смотреть правде в глаза, стараясь осознать свое поведение. Осознать свои вчерашние действия. Каждый раз, стоило ей завидеть меня в конце коридора, а затем повернуть в обратную сторону, я замечал мечущиеся в разные стороны мраморные глаза. Каждый раз я мог заметить ее даже в дальнем углу рекреации. Она будто ярким пятном выделялась из школьной толпы, хотя одежда на других девушках, не желающих от меня отлипнуть, выглядела куда пестрее. Я желал посмотреть ей в глаза, остановиться хотя бы на несколько секунд и понять. Просто осознать наши действия. Наши поступки. Ее и мои. Интересно, она задумывалась об этом так же, как и я? Этого я не знал. Не мог залезть в ее маленькую темную голову, хоть и желал прочитать мысли. Мечтал понять, что ее яркий и мечтающий взгляд вчера мне всего лишь показался. Да! Это мираж! Плод моего воображения! А так ли оно? Мне было неизвестно вплоть до начала генеральной репетиции, куда я пришел вместе с матерью.
Мы сидели в последнем ряду, делая вид, что между нами нет никакой родственной связи. Нас спасали разные внешности и фамилии. Но сейчас эти факты волновали меня меньше всего. Хотя… в тот момент я хотел думать о чем угодно, лишь бы отвлечься от номера этих малолеток, метящих в поп-звезды нашей эстрады. На сцене и так хватает клоунов, только вряд ли это кого-то из присутствующих волновало. Очнулся я вновь ближе к последнему номеру, где Сафронова под песню «Нирваны» крутилась по сцене со стойкой микрофона. В полноценном образе роковой рокерши получилось очень даже эффектно, но малахитовые глаза, смотрящие на горящую над дверью лампочку, выдавали растерянность с головой. Она старалась не смотреть мне в глаза, хотя порой я замечал едва мелькающие искры в мою сторону.
Полноценно мы встретились взглядом только в конце ее номера, когда все участники спустились вниз, выслушивая вердикт моей матери. Надо сказать, она не осталась в таком восторге от программы. Я тоже не кричал о божественности, мне просто все равно. Они не тянули на мировую награду, но и убогими не выглядели. Видимо, мать считала иначе, разнося каждого в пух и прах, хотя Сафроновой досталось больше всего. Практически все хотели выступить в защиту своего детища, но от назревавшего конфликта спас Афанасьев, высказывая общее мнение. Ему, наверное, стало обиднее всех — ведь он организатор этого мероприятия.
— Татьяна Эдуардовна, — начал парень в более вежливой форме, ибо кто-то из учеников вот-вот готов нагрубить моей матери. — До концерта осталось не так много времени. Мы чисто физически не успеем переделать номера, — закончил объяснять он, ожидая дальнейшего решения директора, хотя она не спешила давать полноценный ответ, тщательно обдумывая слова Афанасьева.
— Хорошо, — немного поразмыслив, ответила мать. — Только измените финальный номер, а то мне не особо нравится вся эта рокерская ерунда, — вынесла она свой вердикт, повернувшись в сторону выхода. Я услышал несколько облегченных вздохов наравне с тихими переговорами друг с другом. Все были в какой-то степени навеселе. Кроме нее. Сафронова стояла в толпе учеников чернее тучи. Нет, она вряд ли бы начала психовать из-за несправедливости. Однако она дальнейшими действиями просто выбила меня из реальности.
Когда все разошлись, она осталась стоять на месте, смотря мне в глаза. С сожалением. С жалостью. С немой мольбой. Не отводя взгляд куда-то в сторону. Смотрела пронзительно, глубоко, будто я мог понять ее чувства. Я знал, о чем она просила, хоть и не произнесла вслух ни единого слова, но вряд ли я смог бы ей помочь. Вряд ли изменил бы решение матери. Мне жаль. Во мне вновь играли отцовские чувства, заставляющие немедленно подойти к ней и обнять, дать выплакаться себе в жилетку, несмотря на недавний инцидент. Просто хотелось. Безвозмездно. Но я этого не сделал. Почему? Наравне с этим отцовским инстинктом я чувствовал что-то еще. Что-то непонятное и ранее мне неизвестное. Или давно забытое ощущение, томящееся внутри и ожидающее своего часа. Какое именно? Понять я не мог. Точнее не так. Я догадывался, только не хотел в нем признаться и не признался бы никогда, не будь меня в тот день в школе. В ту роковую среду, которая расставила все по своим местам.
