Девчонка еще долго сидела на месте, глядя куда-то в одну точку. Хоть я и старался на нее не смотреть, разместившись в удобном учительском кресле, мой взгляд все равно падал на тонкую фигурку, на грустную, можно сказать, мрачную физиономию, и маленькие ладошки, нехотя схватившие сумку с пола. Она поднялась со своего места так же медленно, то ли прибавляя ситуации драматичности, то ли по какой-то другой причине. Понять ее я не смог, хотя, откровенно говоря, и не пытался. Мы все решили. Поставили точку. Этого достаточно.
— Знаете, — резко прервав тишину, произнесла девчонка, хотя я думал, что она уже ушла. — Стоя за дверью перед нашим разговором, я готова была вас простить, закрыть глаза на ваше поведение, грубость по отношению ко мне, но теперь никогда этого сделать не смогу, — резко продолжила она. — Я никогда не смогу забыть о нашем инциденте. Думаете, что все будет идти своим чередом? Ошибаетесь. Вы не сможете относиться ко мне как к обычной ученице, а я не смогу воспринимать вас как учителя. Вы никогда не станете им в моих глазах, — если бы у нее хватило смелости и сил, я бы мог расслышать громкие нотки ее голоса. Но этого не произошло. Она подавлена. Я подавил ее порыв, который останется для меня загадкой. Я не представлял, какое окончание этой истории она бы хотела, однако меня все устроило. Я надеялся лишь на одно.
Больше таких инцидентов не произойдет…
Только моя надежда исчезла, стоило подойти к машине на перемене между третьим и четвертым уроком и завидеть свою пятитысячную купюру. Она порхала на лобовом стекле моего синего «Субару», а я не мог понять, как ее до сих пор не стащили школьники и не растратили на какие-нибудь «Дошираки»? Все-таки решила бунтовать, малявка? Твое право. Бунтуй. Сама же поплатишься за этот поступок.
В конце укороченного рабочего дня, как я мог предполагать ранее, ко мне набежали училки с приглашением на местный банкет. И что вы собрались праздновать? Начало каторги? Дорогие мои, вы, наверное, не представляете, какой ад ждет вас в течение года. Но, скорее всего, мне только так кажется — эти женщины работают здесь не первый год.
На мини-банкет я все же согласился. Все обсуждали предстоящий год, непутевое молодое поколение, а особое внимание уделяли мне, как новому лицу. Хотя нет, уделяла лишь одна особа. Анна Михайловна, кажется. Рыженькая женщина далеко за тридцать, мечтающая о прекрасном принце. Я не запомнил ни ее предмет, ни темы, которыми она старалась меня завлечь. Я старался быть сдержанным даже по приходу трудовика и физрука, которые до моего появления в стенах школы развлекали женский коллектив. И почему я так неоднозначно вел себя среди коллег? Стеснялся? Вряд ли. Наверное, мне просто хотелось скорого окончания этого бесконечного дня и наступления завтрашнего. Мечтал поскорее забрать дочку из детского сада, вернуться в свою квартиру и уснуть беспробудным сном. А завтра… проснуться с новыми силами. Быть учителем вроде бы не так сложно, но это суждение окажется ложным. Жаль, что я узнаю об этом лишь через пару дней.
Глава 2: изоляция от самого себя
Наше время.
Пустота. Одиночество. Незнание. Эти чувства убивают все живое в душе. Они не заставляют думать, не принуждают действовать. А действовать нужно. Просто я не понимаю этого. Нужно идти дальше, бороться с собственным «я». А оно подводило. Лежа целую неделю в больнице в полном сознании, я не представлял, насколько все сложно. Насколько одни и те же действия могут надоедать до чертиков.
Больничная еда не приносила никакой пользы и, откровенно говоря, вызывала только желание блевануть где-то возле кровати. Мне не хватало действий. Я хотел вернуться на работу, полностью погрузиться в нее. Но я не мог. Чисто физически. Чувство дееспособности убивало меня изнутри. Медленно. Я прикован к этой долбанной кровати и сколько мне предстоит еще здесь пролежать — неизвестно. Но это не самое важное.
Я не помнил ничего, что могло мы мне напомнить об аварии…
А точнее не так. Я не помнил ничего до своего пробуждения. В моей голове мельком всплывали важные в моей жизни воспоминания, но надолго там не задерживались. В отличие от одного единственного, в которое я долго не мог поверить. Образ той таинственной брюнетки, пытающейся вывести меня из тьмы, застрял в моей голове, не в силах выйти оттуда. Да, я уже смирился с неизбежностью своих фантазий и придуманной подсознанием картиной, которую считал реальной. Я смирился с выдумкой. Но та девчонка все равно не желала покидать меня. Порой это состояние выбешивало до чертиков, а образ брюнетки хотелось вывести из головы любыми способами, дабы перестал преследовать меня. Но мне больше ничего не оставалось делать, как думать. Это единственное, что сейчас у меня есть. Время на размышления, которые я терпеть не мог. И о чем мне, простите, думать? О своей жизни? Которую не могу собрать в единую картину? О завтрашнем дне? Об аварии, память о которой не сохранилась в принципе? Не о чем. Телефоном и компьютером мне пользоваться запретили, даже книги не приносили, а друзья на странность не навещали. Только родители. Сколько уже дней прошло с момента моего пробуждения? Два? Три? Неделя? Этого я не помнил. И не хотел помнить. Для меня сейчас это бессмысленные цифры. Блядь!
— Станислав Смирнов, — проговорил врач на чистом немецком, отвлекая меня от размышлений. Здесь все говорили на немецком. Хорошо, что я выучил его еще в школе, хотя родной язык куда приятнее слышать. — Как вы себя чувствуете?
— Прекрасно, — бегло ответил я.
— Судя по вашим анализам, можно выразиться и так. Вам сильно повезло — могли и не проснуться, — заглядывая, видимо, в мою карту, пояснил мужчина. Сильно повезло? Мне всегда везло, только вот голова отказывалась работать как следует, да и тело подводило.
— Я сильно пострадал? — поинтересовался я. Этот вопрос заботил меня долгое время, и сейчас я могу получить на него ответ. Хочется как-то побыстрее встать на ноги и заняться работой, а главное, увидеть свою дочку. Знаю, мама заботится о ней, но все же мне хотелось увидеть свою маленькую принцессу собственными глазами.
— Учитывая, что отек с мозга спал, а некоторые переломы уже зажили — вам остается только реабилитация. Процесс долгий, нудный, но вы справитесь, — спокойно ответил доктор.
Я успокоился. Частично. Все-таки его ответом я не остался удовлетворен. Доктор осматривал меня, слушал сердце, светил непонятной штукой в глаза. До жути не люблю все эти процедуры, а уж об анализах, которые мне придется сдавать завтра, я вообще молчу. Я уже хотел спросить о причинах аварии и о том, как это произошло, но потом понял одну истину. Он сам не в курсе. Я всего лишь пострадавший, который поступил под его опеку, не более. Вряд ли он интересовался причинами. Главное — последствия.
Внезапно мое внимание привлекла вошедшая только что мама, которую держала за руку маленькая девочка лет шести. Я бы задался вопросом, зачем она приводит в палату чужих детей, пока эта самая девочка с визгом не побежала к моей кровати с криком…
— Папочка! — радостный детский голосок раздался на всю палату, а маленькая девочка подбежала к моей кровати и обняла так крепко, будто я от нее уйду. Радовало одно — врач закончил мой осмотр и сейчас наблюдал за показателями на мониторе. Только это меня волновало мало. Я не узнал эту девочку. Не понял, почему она назвала меня папой, зачем кинулась обнимать. Я даже не притянул ее в ответ, а старался внимательно рассмотреть совершенно незнакомого мне ребенка. Светлые кудряшки длинной до середины спины, овальное личико с пухлыми щечками. И глаза. Ее глаза. Таси. Наверное, если бы не любящий взгляд глубоких синих очей, я бы вряд ли узнал Аню. Свою маленькую дочку, которая до недавнего времени кроме слова «Папа» ничего произнести не могла. — Я так соскучилась, — я обнял в ответ свою малышку, чувствуя, как маленькие ручки со всей силы старались меня задушить. Однако вопросы в голове все еще оставались. Почему Аня так быстро выросла? Когда она научилась четко говорить? Что стало с моей трехлетней малышкой? Увиденное просто-напросто не складывалось в моей голове. Я не верил собственным глазам. Это невозможно. Еще недавно моя маленькая девочка под стол пешком ходила, а сейчас…
