— Там я буду… в безопасности.
Для нее это значило очень многое.
Желая показать, что разговор исчерпан, Люсия спросила:
— Еще чашечку чаю, милорд?
Он отказался, и тогда она подлила чаю себе.
Не успела Люсия поднести чашечку к губам, как дверь распахнулась и на пороге библиотеки возникла в шелках, перьях и драгоценностях сама леди ярость.
Это была Франческа. Вставая с дивана, маркиз по резкости ее движений и выражению глаз понял, что она в крайне плохом расположении духа.
У маркиза было столько забот с Люсией, смертью ее отца и похоронами Бомона, что он немного позабыл о Франческе. Только сейчас он понял, как она сердита, не дождавшись его прошлым вечером — он не пришел ни в оперу, ни на торжественный ужин.
Впрочем, перед тем, как пообедать с Люсией у себя в палаццо, он послал Франческе письмецо, в котором извинялся за то, что не сможет прийти к ней. Кроме того, он велел мистеру Джонсону проследить, чтобы посыльный вложил письмецо в большую корзину орхидей.
Потом он и вовсе забыл о Франческе. Во время обеда с Люсией маркиз, к своему удивлению и восхищению, обнаружил немалые ее познания в области живописи.
Она не преувеличивала, говоря, что очень начитанна.
Маркиз процитировал Жоакена Дю Белле, великолепнейшего из поэтов эпохи французского Возрождения.
Их арсенал, их корабли в порту,
Риалто, их стихи и их дворцы…
И Люсия подхватила сонетом Уильма Вордсворта:
Мы — люди. Пожалеем вместе с ней,
Что все ушло, блиставшее когда-то,
Что стер наш век и тень великих дней.
[2]
Маркиз догадался, что знаниями девушка обязана отцу, однако все же был очарован рассказами Люсии, и с головой погрузился в беседу, спохватившись лишь, когда было просто жестоко удерживать собеседницу, не давая ей лечь спать.
Он простился с Люсией, но сам был бодр и совершенно не чувствовал усталости, поэтому приказал подать гондолу и велел гондольеру отвезти его на Большой канал.
Звездная ночь дышала волшебным очарованием и, как говорили в Венеции, была исполнена романтики.
Маркизу хотелось побыть одному.
Ему надо о многом подумать. Он рад был не слышать вокруг шума голосов или искусственного смеха — обязательного на торжественном ужине, куда ему предстояло отправиться с Франческой. Ни разу за весь вечер он не подумал о Театро ла Фенис, бордовом и позолоченном изнутри, с парящими под потолком херувимчиками.
В это время ему полагалось бы находиться в собственной ложе с шикарным букетом, а в ложах по соседству восседали бы прекрасные женщины в сверкающих бриллиантах. После выступления Франчески на сцену полетели бы символичные красные, белые и зеленые букеты — и непременно еще один, цветов австрийского флага, брошенный лишь для того, чтобы посмотреть, как актриса презрительно отшвырнет его прочь.
Вместо всей этой шумихи маркиз допоздна прогуливался, а вернувшись домой, узнал, что Франческа приехала несколькими часами раньше и уже спала. Маркиз не стал будить ее и с облегчением подумал, что в этот вечер избавлен от ее просьб. Он лег спать один, прекрасно отдохнул, проснулся, по обыкновению, рано и, как накануне, отправился на улицу.
Прогулка окончилась в кафе «Флориана», где маркиз выпил чашечку кофе; правда, Люсию он сегодня не встретил.
Дома маркиза поджидал мистер Джонсон с докладом о том, как идет подготовка к похоронам. Потом секретарь отправился к Люсии, чтобы сообщить ей, на какое время назначена церемония. Маркиз же лишь обрадовался, когда узнал, что Франческа вновь уехала на репетицию. До сего момента он ее не видел, Выдержав в дверях драматическую паузу, какую она обыкновенно выдерживала при выходе на сцену, привлекая внимание зрителей, Франческа направилась к маркизу. Однако взгляд, ее был прикован к Люсии.
— Я слышала, у тебя гостья?!
Это прозвучало, как обвинение.
— Добрый день, Франческа, — приветствовал ее маркиз. — Позволь представить тебе англичанку, отец которой, как ты уже, наверное, слышала, был очень талантливым художником, но скоропостижно скончался.
— Как мило с вашей стороны пригреть ее, милорд! — саркастически заметила Франческа.
Маркиз понял, что разговор предстоит тяжелый.
Надеясь избежать сцены, он быстро произнес:
— Должно быть, у тебя была сложная репетиция. Не хочешь ли чаю? Или приказать подать шампанского?
— Мне не нужен ни чай, ни шампанское! Мне нужны объяснения! — огрызнулась Франческа. — Как ты мог бросить меня прошлым вечером! Где обещанный ужин? А где ты был, когда я вернулась?!
Она почти выплюнула последние слова, и маркий понял, что, всякий раз, когда он покидал палаццо, Франческа подозревала его в интрижках на стороне.
Чувствуя нарастающее раздражение, вызванное наглостью актрисы, маркиз заметил:
— Давай обсудим это наедине, Франческа.
Потрясенная Люсия встала с дивана и сказала:
— Я… я пойду в свою комнату… милорд.
— В свою комнату? — взвизгнула Франческа. — Тогда, наверное, и палаццо тоже твое, и маркиз теперь твой любовник — а меня, значит, ко всем чертям!
Актриса явно выходила из себя, и Люсия, словно зачарованная, не могла отвести от нее широко распахнутых глаз.
Она была так потрясена внезапным появлением этой женщины, что, даже собираясь уходить, все еще держала в руках чашку с недопитым чаем.
Маркиз рассердился.
— Вам незачем уходить, Люсия. Мы с синьориной Россо поговорим где-нибудь в другом месте.
Он говорил так твердо, что Люсия не осмелилась шевельнуться.
— Я никуда не пойду, милорд! Поговорим тут! — заявила Франческа. — Мне нужны объяснения. Что я сделала? Что я сказала? Почему ты завел другую?
Театрально заламывая руки, она застонала:
— Я брошена — брошена и забыта. Я не могу даже утешиться ожерельем, которое было мне обещано! А я-то думала, что англичане умеют держать слово!
Она явно переигрывала и вела себя словно на сцене.
Слушая ее стенания, маркиз понял, что причиной скандала послужили две вещи: он не пришел к ней ночью предаваться сладострастию и не подарил обещанного изумрудного ожерелья.
С ледяной ноткой, в которой Аластер немедленно распознал бы признаки надвигающейся бури, маркиз ответил:
— Я не нарушу слова, Франческа. Ожерелье ты получишь. Однако я не потерплю сцен в моем собственном доме, поэтому смею надеяться, в твоей квартире тебе будет удобнее.
