В общем, я полагаю, что эта вода довольно слабая и малодейственная, а следовательно, уверен, и вовсе не наобум, что новичкам и людям слишком прихотливым она не навредит. Здешние воды пьют, чтобы освежить себе печень и убрать красноту с лица, что я отмечаю с любопытством и ради услуги, которую должен оказать одной очень добродетельной даме из Франции. Воду Сан Джованни тут весьма используют для всяких прикрас и притираний, потому что она крайне масляниста. Я видел, как ее увозили полными бочками в другие края, а ту, что я пил, даже еще больше, на многих ослах и мулах в Реджо, Модену, Ломбардию – для питья. Некоторые принимают ее здесь, в постели, главное, чему они следуют, это держать живот и ноги в тепле и ничуть не сотрясаться. Живущие по соседству везут ее за три-четыре мили в свои дома. Чтобы показать, что она не очень возбуждает аппетит, у них заведено привозить воду из окрестностей Пистойи – горьковатую и очень горячую у своего истока
[662]; местные аптекари ее держат как питье до приема местной воды, один стакан, и утверждают, что она хорошо идет и вызывает аппетит. Во второй день у меня [вместо мочи] вышла бесцветная вода, однако не обошлось и без некоторых цветовых изменений, как раньше, а еще много песка, но этому поспособствовала кассия.
Я узнал здесь о весьма памятном происшествии. Один местный житель по имени Джузеппе, многих близких родственников которого я видел, солдат, который еще жив и командует на одной из генуэзских галер как каторжник, будучи на войне в море, попал в плен к туркам. Чтобы освободиться, он и сам сделался турком (а людей такого положения там много, особенно в горах близ того места), дал себя обрезать и женился там. Приплыв грабить этот берег, он так отдалился от своего убежища [то есть от корабля], что был захвачен вознегодовавшим народом вместе с несколькими другими турками. Однако ему хватило ума сказать, что он христианин и пришел сдаться сознательно, поэтому через несколько дней был отпущен на свободу и пришел в это место, в дом, напротив которого я сам живу; и вот он входит, видит свою мать. Она сурово спрашивает его, кто он такой и чего ему надо, потому что он все еще был в своей матросской одежде, а она не ожидала увидеть его здесь. Наконец он открывается своей матери, потому что пропал лет десять-двенадцать назад, и обнимает ее. Она, обезумев [от радости], вскрикивает, падает, и до следующего дня почти неясно было, жива ли она, и врачи от этого совсем отчаялись. В конце концов она все-таки пришла в себя, но уже так и не оправилась, и все считали, что это потрясение сократило ей жизнь
[663]. Нашего Джузеппе все чествовали, он отрекся в церкви от своего греха, получил причастие от самого епископа Лукки, участвовал во многих других церемониях; но это было всего лишь притворство. В душе он остался турком и, чтобы вернуться к своим, удрал отсюда, отправился в Венецию, смешался с другими турками и возобновил свои плавания. И вот он снова попал в наши руки, а поскольку был человеком незаурядной силы и вдобавок солдатом, весьма сведущим в морском деле, то генуэзцы до сих пор держат его у себя и используют крепко скованным и в ошейнике.
У этого народа много солдат, занесенных в списки для службы Синьории. Полковники не имеют другой обязанности, кроме как часто муштровать их, учить владению оружием, стрелять и тому подобное; все они местные жители. У них нет никакого жалования, но они могут носить оружие, кольчуги, аркебузы и что им угодно; и вдобавок они не могут быть посажены в тюрьму за какой-либо долг и на войне получают плату. Среди них есть капитаны, лейтенанты, сержанты. Только полковнику необходимо быть чужестранцем, и он получает жалование. Полковник из Борго, тот, кто приходил повидаться со мной днем раньше, отправил мне из сказанного места (которое в четырех милях от здешней здравницы) человека с шестнадцатью лимонами и шестнадцатью артишоками.
Мягкость и слабость этой воды подтверждается еще и тем, что она так легко претворяется в пищу, вдобавок окрашивается, быстро варится и совсем не дает тех пощипываний и позывов помочиться, про которые мне известно из собственного и одновременно чужого опыта.
Хотя я приятно и очень удобно поселился на зависть моей римской гостинице, все-таки у меня тут не было ни оконных рам, ни камина, и того меньше, стекол в моей комнате. Это свидетельство того, что тут у них в Италии не бывает столь частых гроз, как у нас, поскольку иметь одни только деревянные рамы почти во всех домах – нестерпимое неудобство; однако, если не считать этого, я спал очень хорошо. Их кровати – это убогие кóзлы, на которые они бросают доски в зависимости от длины и ширины кровати; на них соломенный тюфяк, матрас, и вот вы устроились очень хорошо, если у вас есть постельные занавеси. А чтобы ваши кóзлы и доски не вылезали наружу, вот три средства: [первое] иметь полотнища из такой же ткани, что и занавесь, какие у меня были в Риме; второе – чтобы ваша занавесь была достаточно длинной, из какой-нибудь легкой ткани и, ниспадая до пола, покрывала все, что есть самого лучшего; третье – чтобы покрывало, которое пристегивается к углам постели пуговицами, ниспадало, как белая бумазея, а под ним было другое покрывало для тепла. По крайней мере, я научился использовать ради своей свиты вот какую экономию, совершенно обычную у меня дома и которая состоит в том, чтобы не класть на кровать матрас. Мы устроились очень хорошо, да к тому же этот рецепт помогает от клопов.
В тот же день после обеда я принял ванну – против здешних правил, поскольку тут утверждают, что одна операция мешает другой, и предпочитают их разделять: пить сразу после и принимать ванну сразу после (они пьют восемь дней и принимают ванны тридцать), пить из этого источника, принимать ванны из другого. Ванна была очень мягкая и приятная; я пробыл там полчаса и лишь немного пропотел; это было в час ужина. После этого я лег. И поужинал салатом с подсахаренным лимоном, ничего не пил; поскольку в этот день я не выпил и фунта, думаю, это было зачтено до завтра, поскольку с помощью этого средства я отлил почти столько же воды, сколько выпил. Глупая привычка – рассказывать, столько вышло мочи. Я чувствовал себя вовсе не плохо, наоборот, даже веселым, как на других водах; и все же был сильно удручен, видя, что выпитая вода из меня не выходит, а также из-за злоключения, которое со мной случилось ранее. Но здесь из этого делают смертельный случай, и с первого дня, если вам не удалось отлить по меньшей мере две части [выпитого], вам советуют перестать пить или принять лекарство. Если я правильно сужу об этих водах, от них ни слишком много вреда, ни слишком много пользы: в них всего лишь вялость и дряблость, и опасаться стоит не того, что они разогревают вам почки, а того, что они их не чистят; и я считаю, что мне нужны более горячие и вызывающие аппетит воды.
В четверг утром я снова выпил пять фунтов, весьма опасаясь, что плохо поступил и не вылью их. Это усадило меня на стульчак, но мочился я весьма мало. И тем же утром, после того как я написал г-ну д’Осса, меня посетили столь мучительные размышления о г-не де ла Боэси, и я, не спохватившись, предавался этому так долго, что испытал настоящую боль
[664]. Русло этого источника и отводной канал, по которому течет вода из него, совсем красные и ржавые: а это в сочетании с ее безвкусностью заставляет меня думать, что в ней есть железо и что она сужает [телесные] протоки. В четверг я только в пять часов вернул то, что надеялся вернуть до обеда, да и то лишь пятую часть выпитого. Напрасная вещь – эта медицина. Я говорил при случае, что раскаиваюсь из-за того, что так себя прочистил, вследствие чего вода, найдя меня пустым, служила мне пищей и оставалась. Я недавно просматривал печатную книгу некоего врача по имени Донати, который, рассуждая об этих водах, говорит, что рекомендует поменьше обедать и лучше ужинать. А поскольку я продолжаю пить на следующий день, то думаю, что мое предположение говорит в его пользу; его же собрат – Франчотти – придерживается противоположного мнения, как и во многом другом
[665]. В тот день я чувствовал какую-то тяжесть в почках и поопасился – не те ли самые воды мне это причинили, не застаиваются ли они там; тем не менее если сосчитать все, что я отлил за сутки, то я почти пришел к своей точке, если учесть, что за трапезой я почти не пил.
