Теперь Закон провозгласил, что отныне родственники человека, коего покарало правосудие, могут по-прежнему занимать любые гражданские и военные должности и что поскольку вина в преступлении ложится только на того, кто его совершил, то и наказание распространяется исключительно на него же. Было бы недостаточно, если бы Закон только порицал этот предрассудок общественного мнения, гораздо более важно, чтобы Закон обязывал бороться против самого варварского обычая. Пример этому подал один из офицеров. Он снял с себя эполеты, надел их на молодого человека, приходившегося родственником преступнику, и представил его администрации дистрикта со словами: “Я подаю в отставку, вот тот, кто меня заменит”. Дядя одного из осужденных был избран председателем администрации дистрикта, а еще одного из родственников произвели в капитаны гренадеров. Столь восхитительное проявление Великодушия и справедливости дало повод для военной церемонии, на которой это решение было публично утверждено перед строем батальона, что превратило поступок нескольких человек в дело всех добрых граждан. Главнокомандующий обнял этих добродетельных родственников осужденных, защищая тем самым от сурового отношения к ним общественного мнения. Закончилась церемония подобающей обстоятельствам речью и мессой. Так закон, воинская честь, гражданский долг и религия объединились, дабы победить чудовищное заблуждение. Отчет о происшедшем опубликован и разослан во все муниципалитеты Королевства».
Настроения же Павла Строганова, выраженные в письмах отцу, составляют удивительный контраст с восторженным энтузиазмом Ромма. При несомненной симпатии к переменам в общественном устройстве Франции, юноша смотрел на них с позиции доброжелательного, но все же стороннего наблюдателя, не ощущая себя участником происходящего и в какой-то степени даже испытывая определенный душевный дискомфорт от царившего вокруг неустройства. Что у него вызывает действительно сильные переживания, так это трудности, с которыми в тот момент столкнулась Россия, – войны со Швецией и Турцией, угроза внутренних неурядиц. Лейтмотив корреспонденции П.А. Строганова зимой и весной 1790 года – это повторяющееся из письма в письмо желание скорейшего прекращения раздирающих Европу войн и мятежей, установления гражданского согласия во Франции и замирения России с соседями. Так, в письме от 30 декабря 1789 г. / 10 января 1790 г. он сообщает: «Я желаю так же, как и вы, чтоб войны, существующия против моего отечества, скоро прекратились».
Различия в восприятии Роммом и Строгановым окружающей действительности ярко проявляются в их совместном письме от 14 / 25 января 1790 года. Если написанная Роммом и приведенная мною выше часть этого послания целиком посвящена благотворному влиянию революции на нравы, то Павел, напротив, выказывал обеспокоенность возможными беспорядками в России:
«Я здесь слышал что был великой бунт в Москве, но что его скоро утишили; великое несчастие бы было чтоб к двум иностранным войнам присовокупились еще внутренныя мятежи, но надобно чаять что все несчастия не совокупятся вдруг оскорбить Россию; я бы весьма желал чтоб новой год в которой вошли, и с коим я имею честь вас поздравить был не столь мятежен как прошедший, что предвещается, по крайней мере, для здешной земли, ибо хоть иногда и приключаются маленькия мятежи, то тотчас и утишаются, и теперь не токмо в Париже, но и в провинции все в мире».
Не менее ярко характеризует умонастроение Павла и письмо от 28 января / 8 февраля, где он восхищается действиями французского монарха по умиротворению общества и выражает тревогу из-за возможной болезни русской государыни:
«Здесь мир от часу больше утверждается и теперь основан не поколебимым образом чрез поступок короля его пришествием á l’assemblée nationale; от коих пор весь Париж в превеликой радости; везде поют молебны, даже и посреди площади Карузельской пели, и присягают, всенародно законам и королю, как мущины так и женщины; в речи короля l’assemblée nationale приметили особливо сии слова: “ce bon peuple qui m’est si cher, et dont on me dit que je suis aimé quand on veut me consoler de mes peines [этот добрый народ, который мне так дорог и которым я любим, о чем мне говорят, когда хотят меня утешить в моих несчастьях]”. Но вы все это подробнее увидите в ведомостях. Я здесь слышал что наша государыня больна и, незнавши, ежели ето правда, вас покорно прошу не оставить меня в незнании о сем».
К счастью, сведения о мятеже в России не подтвердились, и это известие дало Павлу Строганову еще один повод высказаться в письме от 12/23 марта в пользу внешнего и внутреннего мира:
«Мы получили вчерась от вас письмо, чрез которое вы нас уведомляете, что господин Демишель выехал уже из Петербурга; мы верно его увидим прежде пятнадцати дней. Я весьма рад был увидеть в вашем письме, что сказано ложно о смятении в Москве бывшем, это бы было великое нещастие, ежели б во время когда мы имеем две войны на руках, еще б внутренной мятеж случился; говорят здесь, что теперь есть возмущение в Польше и что поляки переменяют некоторые части их constitution; а в немецкой земле смерть императора причиняет немало шуму, и так почти вся Европа в безпокойстве, а мы здесь в превеликом мире».
Думаю, у нас нет оснований полагать, что в письмах отцу молодой Строганов был неискренен. Это Ромму, который мог опасаться неодобрения старым графом своих методов «гражданского воспитания» его сына, приходилось проявлять осторожность. В письмах в Петербург Ромм по возможности обходил молчанием острые темы политики, но зато потом отводил душу в посланиях риомским друзьям. Павел же, кроме отца, не имел не только постоянных корреспондентов, но и по-настоящему близких людей (если не считать младшей сестры, еще совсем ребенка). Именно с отцом он откровенно делился мыслями, чувствами и наиболее яркими впечатлениями. В отличие от Ромма, у него не было оснований затушевывать в письмах к старому графу происходящее вокруг. Напротив, Павел старался максимально подробно рассказать об увиденном. Если бы нам пришлось знакомиться с революционной историей, читая только письма младшего Строганова, то мы достаточно легко смогли бы получить представление об основной канве событий, тогда так по отправлявшимся в Петербург посланиям Ромма сколько-нибудь ясной картины происшедшего составить просто невозможно.
Более того, не ограничиваясь собственными рассказами, Павел высылает отцу десятки революционных изданий. В пользу предположения, что такая инициатива принадлежала, скорее всего, именно ему, а не учителю, как полагал А. Галанте-Гарроне, говорит тот факт, что именно Павел сообщал в своих письмах отцу о подобных посылках, Ромм же – никогда. Да и большая часть сохранившегося в личном архиве Ромма перечня отправляемых в одной из таких посылок книг составлена рукой Попо. Учитывая столь высокий уровень откровенности в переписке между отцом и сыном, едва ли есть основания полагать, что младший Строганов кривил душой, заявляя в посланиях родителю о своем предпочтении мирного развития событий революционным и военным потрясениям.
Учредительное собрание в Париже
