Патрик спорить не стал.
В последующие месяцы София находила какую-нибудь отговорку всякий раз, когда сестра хотела подъехать с детьми. Возлагала вину на все подряд – от работы до болезни, пока озадаченная Пегги в конце концов не перестала напрашиваться. Отталкивать сестру было не по нутру Софии, но идти на риск, оставляя Пейдж наедине с ее дядюшкой, она не могла.
Тем временем, пока Патрик регулярно посещал врача дважды в неделю, София частенько пользовалась возможностью обыскать кабинет на предмет свежих улик его компульсивных влечений. Но ничего не обнаруживалось.
Затем, после года жизни порознь и сна в разных спальнях, отчаявшийся Патрик принялся молить жену принять его обратно.
– Я знаю, что поступал дурно, – смиренно вещал он. – Доктор Хьюитт помог мне понять, почему я делал то, что делал… как я делал другим то, что случилось со мной, когда я был еще ребенком, тем самым продолжая цепочку. Жизнью клянусь, что я уже не такой.
Когда же он принялся растолковывать, как изменился и теперь располагает средствами контроля своих будущих порывов, Софии отчаянно хотелось ему верить. Ей недоставало его запаха при пробуждении по утрам, ощущения легкого прикосновения его пальцев, пробегавших по ее телу, и эха смеха в коридорах их дома. Год без смеха казался дольше века.
София осталась глуха к внутреннему голосу и повиновалась сердцу. Отказалась от противозачаточных, убедив себя, что с приближением ее сорокалетия собственное дитя может поспособствовать исцелению ее любимого. В полетевшие следом недели их отношения становились крепче и крепче, и она еще никогда не чувствовала себя столь любимой.
И лишь случайно, открыв двери летнего садового домика, чтобы проветрить, обнаружила, что Патрик хранит свежие номера своих журналов внутри пыльной оттоманки. Это ее как громом поразило. Но вместо того, чтобы расклеиться вдрызг, София закрыла крышку и пошла прочь. Даже изыскала способ оправдать свое поведение – дескать, если он получает сексуальное удовлетворение от фотографий в журнальчиках, то не ищет его от детей во плоти. Это меньшее из двух зол.
Однако, чтобы как-то жить с тем, что она знает о нем, требовалось пойти на большие жертвы. Уберечь и брак, и карьеру можно лишь одним способом: не допустив, чтобы между ними встало искушение в облике собственного ребенка. И, не обсуждая этого с Патриком, София записалась в частную клинику на стерилизацию.
Пока девяностые мало-помалу перерастали в миллениум, а за ними минули еще два десятилетия, боль решения умеряли периоды зависимости от алкоголя и транквилизаторов. И лишь в трезвые моменты просветления могла она признаться себе, какую чудовищную ошибку совершила, поставив свою репутацию превыше всего. Прониклась отвращением к Патрику за то, что загнал ее в этот угол, а там и от их брака осталось лишь название. На публике и красных дорожках муж и жена проводили вместе больше времени, чем дома. Благотворительность, особенно сбор средств для больниц, стала ее епитимьей за то, что закрывала глаза на преступления Патрика. Получая приглашения сопровождать Софию на церемонии открытия или посещения детских отделений, муж никогда не отказывался, и она не спускала с него глаз.
Однажды утром она, положив телефонную трубку, широким шагом направилась прямиком в его кабинет и рывком распахнула дверь. Патрик сидел на софе, загородившись раскрытой широкоформатной газетой.
– Мой бухгалтер звонил по поводу недостачи тридцати тысяч фунтов на счету, – начала София.
– И?..
– И где они?
– Я взял их, чтобы позаботиться кое о чем.
– О каком «кое-чем»?
– О таком, какое тебя не касается. Мне казалось, у нас уговор. Ты живешь своей жизнью, а я – своей. Не задавая вопросов.
– Что ты натворил, Патрик?
Опустив газету, он вздохнул.
– Это… неосмотрительность. Мне понадобились деньги, чтобы уладить недоразумение.
София ощутила биение пульса где-то в горле.
– Ты попался, так ведь? Тебе надо было откупиться.
– Я же сказал, ты живешь своей жизнью, а…
– Ты и мою жизнь обосрал, к чертям! – вскричала она. – Кто это был? Что ты натворил?
– Мать одной девочки неправильно все истолковала, и я воспользовался деньгами, чтобы гарантировать, что больше никто этого неправильно не истолкует.
– Так ты что, откупился от нее? Каким же надо быть родителем, чтобы позволить тебе выйти сухим из воды?
– Ты в самом деле гнобишь ее за то, что она посмотрела на это дело сквозь пальцы? Чья бы корова мычала, моя дорогая…
– А что, если она заявится, требуя еще денег? Или пригрозит обратиться в газеты или в полицию?
– Не явится и не обратится; она подписала соглашение о неразглашении. Она мне чуть руку не откусила вместе с баблом.
– Где это ты добыл соглашение о неразглашении?
– Составил мой друг-адвокат. Довольно стандартное.
– О боже! – На Софию накатила дурнота. – Сколько раз ты это проделывал?
Патрик поглядел на нее поверх очков:
– Ты и вправду хочешь знать?
София и хотела, и нет.
– Этому надо положить конец. Ты должен сдаться в полицию, другого выхода нет.
– Нет. Я этого не сделаю. В тюрьме меня съедят живьем.
– Тогда ложись в больницу и пройди лечение.
– Да нет никакого лечения для таких, как я! Уж ты-то должна это знать. Мои… потребности… впечатаны в мой мозг. Компенсаторные механизмы не работают.
– И что тогда? Так и будешь до конца жизни растлевать детей и откупаться от их родителей?
– Я бы не так выразился, – Патрик покачал головой.
– Ты насчет «растлевать»? С чего бы это? От себя не отвертишься, растлитель малолетних. Я замужем за растлителем малолетних.
– И знала об этом давным-давно, так что не пытайся меня убедить, что это для тебя новость.
Прикусив губу, София отвела взгляд.
– Патрик, умоляю. Так продолжать нельзя. Твое поведение меня убивает. Я должна кому-то сказать…
Хлынувшие слезы, размыв тушь, побежали по щекам черными ручьями. Оставив газету на подушках, Патрик поднялся на ноги. Ласково положил ладони ей на плечи, словно ради увещевания.
– Сожалею, София, искренне сожалею, но продолжать в том же ключе – единственный путь. Если публике станет известно, что ты знала обо мне, но мы остались вместе, или что это наши деньги я употребил в обмен на родительское молчание, тогда твоя жизнь встанет с ног на голову так же быстро, как моя. И, клянусь тебе, один я на дно не пойду. Как ни больно мне будет, но я поведаю всем, кто имеет слух, какую роль сыграла ты.
Взор Софии застлала красная пелена. Отведя руку назад, она наотмашь изо всех сил влепила ему пощечину. Толчком одной руки Патрик отпихнул ее к стене, где София не удержалась на ногах и грудой съехала на пол. Потерев саднящую щеку, муж невозмутимо налил себе бренди из графина.
