Вижу, как загадочные Лебеди, волновая форма разумной жизни, распластывают золотистые крылья, ища попутные течения между галактиками. Лебеди не любят гравитацию – она душит их, связывает полет; поэтому избегают приближаться к звездам. Но когда-нибудь я уговорю их встретиться на нейтральной территории, за поясом Койпера.
Я не все могу объяснить словами. Но когда-нибудь научусь.
Адам давал животным имена. Чтобы дать истинное имя, надо проникнуть в суть, понять, помочь осознанию. Они ждут своих настоящих имен: шаровые скопления и черные дыры, суетливые бозоны и интроверты-нейтрино.
Струны, пронизывающие континуум, ждут своего настройщика.
Мы идем к тебе, Вселенная. Нас больше с каждым оборотом планеты вокруг своей звезды.
* * *
Придется прекратить записи: у нас аврал, Док срочно набирает команду на Землю, берет и меня. Тьфу три раза, чтобы не сглазить: появилась возможность уничтожить войны навсегда, земляне наконец-то идут на переговоры. Заодно Док хочет систематизировать работу по отбору Зрячих. Нам жутко не хватает рук. Вернее, глаз.
Наверное, мне придется возглавить одно из представительств Поиска на Земле. Надеюсь, ненадолго: я буду тосковать по звездам, которые плохо видно сквозь атмосферу. Постараюсь быстро все наладить, чтобы вернуться на Ганимед.
Но первым делом я отыщу Асю.
Ольга Рейн
Усталая река
Надежды и тревоги
Прошли, как облака,
Благодарим вас, боги,
Что жить нам не века.
Что ночь за днем настанет,
Что мертвый не восстанет,
Дойдет и в море канет
Усталая река.
А. Ч. Суинберн. Сад Прозерпины (пер. Р. Облонской)
Улитка
Жил один человек, Бернардом его звали.
Он так давно родился, что автомобилей тогда было мало, лошадей – много, а электричество еще только начинало проращивать свои тонкие медные вены по деревням и поселкам, хотя в больших городах его сердце билось мощно и ровно. Бернард видел зимы, когда выпадал снег глубиной в десять футов и не таял до весны – после войны таких зим больше не бывало.
У него сохранились фотографии той поры – четкие, коричневые от сепии. Семилетний Бернард в шапке и шубке стоит на утоптанном снегу рядом с телеграфным столбом. Верхушка столба, торчащая из снега, по плечо мальчишке. За спиной тянет морду к его уху наглый черный пони Руперт – вот-вот укусит, кровить будет сильно, шрам останется на всю жизнь.
Фотография не выцвела – серебро перешло в сульфид. Память Бернарда никто не закрепил сепией, там были смазанные формы, люди без лиц, лица без имен, приключения, которые он сам себе придумал, изобретения, сделанные мельком и события, случившиеся во сне. Были и настоящие, крепкие воспоминания, размазанные по полотну памяти, как масло по гренке.
Бернард каждое утро достает две гренки из тостера, мажет маслом, разрезает на длинных «солдатиков», кладет на две тарелки. Одна – ему, другая – Эстер.
Прошлое не имеет глубины – все, что Бернард помнит, как бы случается с ним одновременно и различается лишь тем, каким он видится себе в этих событиях.
Ему лет пятнадцать, его забрали из школы – экзамены сдать не успел, свалился с острой двусторонней пневмонией, привезли домой в карете «скорой помощи». Страшный жар, сил нет, рук не поднять, мама и няня сменяются у изголовья, дают пить холодную воду, обтирают его лицо влажным полотенцем.
– Поеду, – говорит папа, он стоит в дверях среди темных дубовых панелей, в темном пальто, с темным-темным лицом.
– Езжай, – кивает мама. – Езжай быстрее. Скажи ей, что я ее прощаю. Пусть только поможет достать лекарство.
– И меня прощаешь? – тихо спрашивает папа. Мама не отвечает, машет рукой, склоняется над Бернардом.
– Держись, сынок, – говорит она. – Есть новое лекарство, над ним сейчас работают, папа знает людей… На основе плесени, представляешь? Такой же как на хлебе растет…
Дышать так больно, что Бернард старается пореже, задерживает дыхание до последнего, борется с ужасом неизбежной боли, потом ныряет в нее, как в ледяную воду. Перед ним мелькают образы мамы, школьных друзей, огромной боевитой плесени с пятью глазами и острыми зубами, няни, хорошенькой кузины Джинни, отца – потом все закручивается горячей воронкой, жаркой, ослепляющей, как дыхание пустыни.
Он никогда не бывал нигде южнее Корнуэлла, но сейчас стоит на высоком песчаном холме, смотрит вдаль, а на него идет пустынная буря, мать всех бурь – красная стена раскаленного песка до неба. Она пышет жаром, в ней крутятся колонны торнадо, в ней мелькают сполохи молний. Бернард оборачивается. За ним, меньше чем в миле, раскинулись ухоженные поля – он знает, что урожай на них почти созрел, вокруг – большой город, откуда смотрят тысячи глаз.
Буря сотрет город в порошок, убьет людей и животных и уничтожит оазис на века, разметав плодородную почву по пустыне. Но он сможет ее остановить. Рядом с ним – четверо молодых мужчин, они – не рабы, вызвались в жертву сами, человек добровольно должен отдать свою силу и жизнь, чтобы жили другие люди, праведные и неправедные.
– Не тяни, – говорит ему друг, гибкий, темнокожий, очень красивый. Бернард не помнит его имени, но очень любит его. Юноша кладет руку ему на плечо.
– С меня начинай, – говорит он. – Давай, а то подходит слишком близко.
Бернард чувствует на глазах слезы.
Он выбрасывает руки вперед и вверх – его кожа темнокоричневая, ногти длинные, остро заточены и покрыты золотистой краской.
Он складывает пальцы в знаке силы, переплетает, смотрит сквозь них на стену бури.
Он закрывает глаза. Сила течет из его ладоней, ищет натяжения воздуха и энергии в безумии стихии впереди, расправляет их, перетягивает, раскручивает в другую сторону. Его друзья кричат и падают на песок – сложенный им знак перекачивает их жизнь в силу, расплетающую воздух. Любимый друг сползает вниз, его ногти оставляют глубокие кровавые борозды на коже Бернарда, но он – скала, он – ключ к буре, столп земли, надежда людей.
Последний колдун династии Ра-Птах открывает глаза целую вечность спустя, и ветерок, в который выродился ураган, кидает ему в лицо горсть горячего красного песка. Бернард улыбается победе и замертво падает на тело друга, голова сухо стукается о голову, глаза невидяще смотрят в глаза. Песок засыпает тела на высокой дюне – это все, на что теперь хватит бури, она не пойдет дальше тех, кто ее остановил.
– Температура спадает, – плачет мама. – Ну почему он не просыпается, Джон, почему? Я не могу еще и его потерять!
Она плачет и бьется в отца, стучит кулаками по его груди, отец держит ее за локти, его челюсти крепко сжаты. Потом он замечает, что Бернард открыл глаза…
