Она ехала быстро, превышала вовсю, что ей уже было – ну остановят, ну права заберут, ха-ха-ха. Такого ощущения свободы, как сейчас, у нее вообще никогда не бывало – всегда в голове тормозами стояли завязки на будущее, тысячи ниточек, вплетенные в волосы Гулливера – лежит гигант на пляже, головы не поднять.
Анна гнала, курила, слушала Рамштайн очень громко. Прищуриваясь, говорила: «Да, я не господин своей судьбы, а лишь нить, вплетенная в общую нить жизни! Но если я не могу ткать сам, то могу обрезать нить». Это было из Кьеркегора. Не то чтобы Анна читала Кьеркегора – она Кинга любила и «Игру Престолов». Просто нагуглила цитат про самоубийство – хотелось какой-то поддержки от старых, умных, и в большинстве своем уже мертвых людей. Кьеркегор, казалось, лучше других понимал, как ей херово.
Вообще Анна знала, что если сжать зубы и тупо переждать, то однажды станет легче и покажется, что жить можно. Но в том-то и дело – она не хотела, чтобы время ее вылечило и показало ей, как отлично она может жить без Марка. Если его не было, нигде не было больше.
Припарковалась она, пошла к реке. Пахло сладко и пронзительно. Ярко было вокруг, жизнь ключом била. Анна через парк шла, там народ гулял, весне радовался. Семьи с детьми, студенты, молодежи много. Все солнышко любят. Анна шла и взгляды ловила – многие на ее сиськи смотрели, ну очень уж хорошие они были, заглядение. Она ссутулилась, пожалела, что сумку в машине оставила. Руки на груди сложила, шла типа строгая.
Не хотела, чтобы смотрели – сиськи были для Марка, вроде как подарок ему от нее, попытка из колодца вытащить. Теперь ей казалось, что когда на нее смотрят – будто у него, мертвого, что-то отнимают, вроде как его зубной щеткой зубы чистят.
Анна дошла до плотины, заглянула вниз – спокойно, будто планируя объем работы на день. Гул стихии, рев, вода низвергается коричневая от взвесей всяких, от брызг туман летает над рекой облачками маленькими, а между ними радуги мелькают. Анна на барьер оперлась, закурила последнюю. Мужики вокруг скакали со спиннингами, оптимистичные такие – рыбу удили, оглохшую и ошалелую.
Анна докурила. Опять посмотрела на водоворот внизу – страха не было, только желание поскорее уже все сделать, чтобы боль в груди ушла – дышать тяжело было, страдание выедало живот, как спартанскому мальчику – лисенок. Или хорек, она не помнила, кого он там под туникой прятал.
Она выдохнула, закинула ногу на бетонное ограждение, села, как на ветку дерева прежде чем вниз соскользнуть. Рыбак слева от нее крикнул предостерегающе, типа, эй, девушка, ты чего, дура что ли? Но тут со всех сторон закричали, пальцами стали показывать – не на Анну, а вниз, на водопад, где обрывки облаков вдруг сложились в рыбку – хвостик-тело-хвостик, будто кто-то накалякал на падающей бурлящей стене воды, а потом внутри радугой раскрасил. Люди ахали, телефонами фоткали, видео, тосе, ютуб-инстаграмм, чудо, чудо, господи. А Анна сидела, замерев, слезы по лицу текли, ноги вдруг как каменные стали от страха.
Поняла она, что вот сейчас вниз упадет, вода ее тело измочалит, и не останется ни у кого памяти о Марке, какая у нее была – о мальчишке, о мужчине, о противном упрямце, о чудесном умнице, никто не вспомнит так, как она помнила, о его смехе, шепоте, слезах, прикосновениях, как он пил чай, как разглагольствовал, пьяный, проглатывая слова, что он думал о мире, какие истории любил. Что сейчас она себя убъет – и его еще раз, и обоих чудесных детей, которые целовались на качелях и обещали всегда друг друга любить.
Тот рыбак, что ей кричал, подбежал, схватил сзади за плечи и дернул. Всем весом, так что сам упал, потом она на него сверху. Он под ней лежал и ругался грязно, а в руке у него была рыбина зажата, в пальце крючок торчал, и леска тянулась к брошенному спиннингу – он только начал снимать, когда Анну заметил. Анна скатилась с него, сказала спасибо. Крючок вытащила аккуратно, руку мужику поцеловала и пластырем заклеила, а рыбу забрала и обратно в реку бросила. «Удивительный феномен над водопадом» к тому времени уже исчез, разошелся, будто чья-то воля отпустила воду и воздух. Рыбак на нее еще немного побурчал, но взгляд все время вниз сползал, и ругался он все добродушнее – как можно, когда у нее такие сиськи.
Анна обняла его и домой поехала. Рису сварила, яичко вкрутую, сыру отрезала. Заставила себя все съесть. Потом таблетки выпила – как врач велел. Книжку почитала, спать легла вовремя. Очень надеялась, что ей Марк приснится.
Но он не снился.
Приснился через несколько лет, когда она снова замуж вышла, уехала в далекий северный город, и была уже на пятом месяце. Марк пришел в темноте, лег на нее – она его сразу узнала, его вес, его запах, его руки на своей коже. Хотела что-то сказать ему, столько всего сказать хотела, но он ей палец к губам прижал – молчи. По груди погладил, задвигался на ней, она ответила, и тут ее такой волной накрыло, что космос взорвался, время вывернулось, мир рассыпался на кусочки. И они сидели с Марком на качелях на детской площадке за их школой, в ленивых летних сумерках, в домах только начинали загораться окна. Оба были голые, как Адам и Ева, но совсем этому не смущались и не удивлялись, как и те, пока яблок не поели.
– Я долго ждала еще какого-нибудь знака от тебя, – сказала она. – Надеялась, что снова дашь мне знать, что ты не исчез, что ты где-то есть. Еще я много гадала – сильно ли ты страдал перед смертью, быстро ли все случилось. Даже жалела, что гроб не открыла, не посмотрела на тебя…
– Хорошо, что не открыла, – сказал он. – А долгонедолго – какая разница. Не временем страдание меряется, а результатом, сама посмотришь, когда рожать будешь. «Рождение и смерть – не стены, а двери» – так кто-то сказал.
– Кьеркегор? – предположила она.
– Без понятия, – он пожал плечами. Поднялся с качелей – сильный, красивый, молодой такой. – Грудь у тебя – обалдеть, – сказал. – Но мне и маленькие нравились до дрожи, потому что – твои. Ты была моя девочка, с которой мы вместе по крышам лазили, на мопеде гоняли и в доту рубились. Потом стала девушкой – желанной до одури, я в этой страсти испугался себя потерять. Теперь будешь женщиной – мамой, женой, по-настоящему, по-взрослому. Потом, когда-нибудь – старухой. Все бери от жизни, все впитывай, ничего не пропускай. И не бойся.
– А потом мы увидимся? – спросила она с надеждой.
– Мы и не расставались, – засмеялся Марк и полетел в темное бесконечное небо, налившееся яркими белыми звездами. Десяток крупных был в форме рыбки – хоть точки соединяй. Марк поманил Анну за собой, она подпрыгнула и тоже полетела – догнала, прижалась грудью к его спине.
Так они и летели вместе, пока она не проснулась – долго и счастливо.
Перевал
А один человек проснулся утром и понял, что очень скоро умрет.
Он пил сладкий крепкий кофе на тесаной веранде своего дома, отхлебывал маленькие обжигающие глотки и смотрел вниз на долину. Восходящее солнце заливало небо над ним разноцветной кровью богини Эяды, которая каждое утро в короткой муке рождает новый день, никогда не зная, каким он станет, что принесет миру, чем закончится – как любая мать, выпускающая на свободу новую жизнь.
