– Скажи мне, – вдруг сказал Мишка, не отпуская Жульеттиной руки и голодно глядя ей в лицо. – Скажи…
– Мммм, – страшно замычала Жулька, чудовищным усилием выталкивая звук сквозь натянувшееся жилами горло. – Ммы, ммы…
– Я так и думал, – улыбнулся Мишка, отпустил ее руку, поцеловав, подпрыгнул, толкая гондолу вверх. – Бывайте, ребята, мы тут завтра повеселимся напоследок. Будет отряду зачистки полное Ма-Жуа, придется второй присылать, а повезет нам – так и третий.
– Крути давай педали, – гнусаво сказала Оксана Сеньке, – пока тебе не дали. А как дадут… – ее голос сорвался, дрогнул, но она сглотнула и закончила, – так педали отпадут.
И истерически засмеялась. Они были уже высоко. Стрелка компаса слабо светилась в темноте, снег жалил лицо тысячами крохотных невидимых пчел.
– С Новым Годом! – хотел сказать ей Сеня, но молча приналег на педали.
Тимур Максютов
Знамя ночного мотылька
Фан Дык Ха создал «Государство Небесного Благоденствия Свободных Людей» из ничего – из грязи индокитайских джунглей, стреляных гильз и перевязанных окровавленными бинтами бамбуковых палочек. Историки говорят, что оно просуществовало тридцать три года; это неправда. Никто так и не смог его уничтожить и сжечь столицу, которой не было – значит, оно существует до сих пор.
Началось все с того, что французский лейтенант возжелал сестру Фана, луноликую Суан. Это неудивительно: посмотреть на красавицу приходили даже полудикие охотники с той стороны Шаншанского хребта. Они вели себя прилично: неслышно являлись ночью и садились на корточки, кладя на колени бамбуковые духовые трубки, из которых метко плевались колючками, смазанными вонючим соком аманга.
Дикари с окрашенными охрой щеками ждали утра: на рассвете грациозная Суан вместе с другими женщинами деревни отправлялась за водой на реку. Они шли пестрой стайкой и звонко пели, подыгрывая себе на маленьких барабанах – и не от нечего делать, а чтобы прячущийся в тростниках тигр испугался громких звуков и передумал нападать.
Охотники неслышно скользили между лианами, недалеко от тропинки, любовались красавицей и наслаждались серебряным ручьем ее голоса. А потом исчезали, оставив предварительно у стены хижины связки ярких перьев невиданных птиц и свежую тушу горной обезьяны.
Французский лейтенант пришел не один – с тремя десятками желтолицых солдат. Солдаты были худые и голодные; длинные штыки их винтовок торчали во все стороны, словно иглы испуганного дикобраза. Офицер велел привести старосту деревни. Зуавы отправились искать; чтобы заглушить свой страх, они зло визжали – громче даже, чем визжала откормленная к Празднику Дождя свинья, которую вояки закололи штыками. Солдаты храбро задирали подолы юбок и ворошили навозные кучи. Они атаковали сарай, где прятались мешки с рисом, а потом взяли в плен две дюжины кур; ощипанные заживо куры не выдержали пыток и рассказали, как искать старосту, прежде, чем солдаты их сварили.
Староста был там, где и всегда – в своем крытом бамбуком доме, что в центре деревни.
Старосту притащили на веревке. Солдаты уже выкопали бочонок с рисовой брагой, поэтому шли очень долго – их сильно шатало, соломенные тапочки застревали в грязи единственной улицы, и дошли не все – многие полегли на этом пути и захрапели.
Багровый лейтенант в пробковом шлеме щелкал тонким хлыстом по желтым крагам и лениво спрашивал:
– Ну-с, бунтовать будем, чтобы я с чистой совестью спалил эту груду грязной соломы, которую ты называешь своей деревней? Или все-таки приведешь и подаришь мне красотку Суан?
Старосту качало, как бамбуковый побег на ветру. Седые волосы слиплись, будто рисовые метелки после дождя. Он потрогал изодранную веревкой шею, утер обильно бежавшую кровь и пробормотал:
– Как я могу подарить то, что мне не принадлежит?
– Ну, ты же местное начальство. Видишь эту толпу пьяных обезьян? Это мой пехотный взвод. Он принадлежит мне целиком – от драных патронных подсумков до жизней этих уродов. И твоя деревня, стало быть, принадлежит тебе целиком, вот и подари мне всего одну девку, чтобы сохранить остальное.
Староста улыбнулся:
– Солнце согревает весь мир, не делая различия между императором в золотом дворце и приговоренным к смерти. Ветер родины омывает и отроги Шаншаня, и морской берег. Красота Суан вдохновляет птиц на нежные песни и заставляет наших юношей распрямлять плечи.
– Это значит «нет»? – хмыкнул лейтенант.
Староста промолчал.
Тогда француз достал из желтой кобуры тяжелый «лебель». Взведенный курок щелкнул, как хлыст бога смерти Ямы.
Лейтенант, не глядя, выстрелил в толпу: бабушка Туен вздохнула, будто давно этого ждала; удивленно посмотрела, как пропитывается бурым ветхий аозай, и рухнула ничком в раскисшую землю.
Француз вновь взвел курок и сказал:
– В барабане осталось всего пять патронов. Но ты не переживай, старик: у меня есть еще десяток. А если эта пьянь не растеряла боекомплект в битве с вашими курицами, то мой взвод может сделать добрую сотню залпов. Как тебе перспектива?
Староста упал на колени.
Медленно, как падает слоновое дерево, подрубленное усердным дровосеком.
А следом опустилась на колени вся деревня.
Осталась стоять только сестра Фана, луноликая Суан. Она улыбнулась небу и пошла легко, не касаясь смотрящих в землю соотечественников, будто танцуя – так танцует ночной мотылек в джунглях, не касаясь вялых мокрых лиан.
– Другое дело, – осклабился лейтенант.
И французы ушли.
Фан узнал обо всем этом, когда на следующий день вернулся из леса.
Молча выслушал рассказ старосты: тот лежал на соломенной лежанке и кряхтел, пока невестка обтирала избитое тело.
Кряхтел, стонал и плакал. Говорил сбивчиво и закрывал глаза ладонями.
Фан молча встал с циновки, не притронувшись к чашке с рисовой водкой. Молча вышел из дома старосты, и пошел прочь из деревни, не оглядываясь.
Что было потом, толком неизвестно. Сначала в заштатном французском гарнизоне сгорел дом лейтенанта, и в огне погибли не только офицер, но и его жена, и двое детей.
Молоденький сержант на пепелище размахивал руками:
– Погибшие были связаны до пожара! Посмотрите на положение рук и ног. И, похоже, им распороли животы.
Но бывалый военный прокурор Южного комиссариата только хмыкнул:
– Не майтесь дурью, молодой человек. Вы, кажется, бельгиец по происхождению? Слава Эркюля Пуаро не дает покоя?
Потом в грязных переулках «веселого» квартала Сайгона начали находить трупы сутенеров-китайцев, подгулявших моряков с французских канонерок и торговцев опиумом. Все они были убиты одним и тем же ужасным способом: сначала нападавший разбивал жертве затылок, лишая сознания, а потом распарывал живот от солнечного сплетения до паха.
