Не знаю, чего от меня Учитель ждал. Наверное, слов громких, обнадеживающих. Мол, не вопрос: щас, только высморкаюсь – и ну подвиги воротить.
А я зареванное лицо на него поднял и промямлил:
– Почему стрез меня не сожрал? Что с ним вообще такое было? Будто губить передумал да уснул.
Ляпнул – и ужаснулся. Во я дурак-то я! Сейчас Учитель разочарованно вздохнет, оттолкнет меня, дебила, навсегда.
Он и вправду отшатнулся. Взглянул на меня, будто увидел впервые. Прошептал:
– Как ты догадался про стреза?! Точно – избранный.
Кряхтя, опустился на распухшие колени – и поклонился мне в ноги.
* * *
Небо темнело, словно протухшая кровь.
Все племя собралось перед входом в пещеру: беззубые ворчливые старухи и юные матери, прижимающие к груди драгоценные сопливые свертки; полуслепые старики, чепушилы чумазые и матерые бродяги с неразлучными копьями. Мы, молодые дважды рожденные, ровным строем – Красавчик с брезгливой ухмылкой, Толстяк с мокрыми губами, Заика с костылем (надо же, не потерял мою поделку!), и еще три десятка моего поколения – все серьезные, животы с поперечными шрамами гордо выпятив.
И я – сбитый с панталыку словами Учителя. Растерянный.
А перед племенем кучкой – малолетки. Худющие, ободранные, озираются волчатами. Шарики над ними вьются, поживу предвкушают.
Мы ведь такие же когда-то были. Малолетка – это на всю жизнь жестокая школа: впроголодь, недосып постоянный, побои от старших. Не все прошли: кто в холодной речке утонул, когда острогой рыбу бить учился, а кто с дерева сверзился и шею свернул, яйца в гнезде свирлей добывая…
А итогом – Посвящение, второе рождение. Тут испытание, навсегда судьбу решающее. Выдержишь – и ты человек: хоть в бродяги, хоть в мастера, да хоть в Преемники. И жениться можно. А не сможешь – одна дорога: в чепушилы презренные, жадных пиявок в болоте на собственные ноги ловить и хворост таскать, у баб-кухарок на подхвате.
Только мы-то взрослее были, чем эта мелюзга. Странное что-то происходит, рановато им Посвящение принимать. Дети совсем. Волосенки еще не выросли ни на подбородках, ни там.
Так и есть. Красавчик шепотом пояснил:
– Старшие решили Посвящение досрочно провести, из-за того, что Межсезонье пришло. Бойцы нужны, времена страшные настали.
– Да какие из них б-бойцы, – ухмыльнулся Заика, – мальки недоделанные. Их еще учить и учить. Правда, Умник?
Промолчал я. Так и не пришел в себя до сих пор от слов Учителя.
Загрохотали барабаны. Это знак: женщинам и чепушилам на колени падать, нам и бродягам – уважительно головы склонить.
Первым из пещеры главный вышел. Шагает торжественно, колыхая брюхом, на котором шрам мужской давно уже жиром заплыл и волосом густым зарос. По такому особому случаю на голове его цилиндрический шлем с плоским верхом. Шлем этот древнейший, еще от Прежних, из невиданного светлого металла, с двумя дужками, и надпись яркой краской «фарш». Все видят: сам господин Фарш, вождь племени. Только, когда артефакт на голову надет, надпись вверх ногами получается. Специально, чтобы злых духов запутать.
А следом – Учитель мой, главный мудрец. Господин Гарнир. Тоже в шлеме, и буквы соответствующие.
Говорят, в запретном закоулке пещеры спрятана гигантская каска древнего героя по имени «Картофель». Голова у того героя в два обхвата, а ростом, значит, был он выше самого большого дерева. Только сам я ту каску не видел. Враки наверняка.
Вождь руку поднял – стихли барабаны. Положенные слова малолеткам сказал:
– День Посвящения пришел. Рождены вы были своими матерями в муках, пришли в мир беспомощные и безмозглые, как головастики в луже. Племя вас растило, племя вас кормило, кусок не доедая, защищая от злобных хищников, от холода укрывая. Теперь пора долги отдавать. Кто не готов родиться вновь – уйдите сейчас.
Двое мальков, ссутулившись, мелкими шажками тихо в сторону отошли, к чепушилам. Там теперь их место и их прозябание.
Остальные ближе тощими плечами сдвинулись, отчаянно глазами сверкая, ужас загоняя вглубь.
Учитель подошел к первому. Достал заветный клинок – острый, узкий. Глядя малолетке в глаза, кожу на животе пальцами схватил, оттянул и ткнул ловко. Лезвие под кожей прошло, высунуло окровавленное жало. Сноровка особая нужна: внутренности не повредить, мышцы не распороть.
Мальчишка побледнел, губу прикусил – до крови. Но выдержал.
Учитель одобрительно кивнул. Не отпуская пропоротой складки, вынул витой шнурок, от Прежних оставшийся – из тонких нитей, не из лыка грубого, но прочный – хоть стреза связывай.
Пропихнул шнурок в отверстие. У всех наших лица перекосило. Помню я эту жуть: кажется, что Учитель не пальцем – раскаленным прутом в животе ковыряется.
Повел малька к столбу. Шнурок, кровью сочащийся, вокруг деревяхи обвил и связал концы крепким узлом. Теперь мальчишка к столбу привязан, чтобы освободиться – надо собственную плоть разорвать. Учитель изрек:
– В первый раз родила тебя женщина, и не было в том ни капли твоей заслуги. Я пуповину этим ножом перерезал, отделив тебя от матери и отправив в мир – жить. Только жить все умеют: и шарики пустые, и черви гнусные, и чепушилы презренные. А мужчина и воин должен не гнить в грязи, пиявкам подобный, а храбрецом быть, страх свой побеждая и боль. Родись же во второй раз, порви пуповину сам, приди в мир не личинкой, но человеком!
Мальчишка выдохнул, зажмурился. И дернул, откинувшись всем телом, руками в столб упираясь.
Только – пожалел себя. Не получилось. Кожа человечья – штука прочная. Одуревший от боли, упал на колени, задыхаясь.
Не так надо. Надо с жизнью проститься, чтобы жизнь обрести. Рвануться, собственное тело разрывая. Не думать. Не жалеть себя, не бояться страдания – мечтать о нем, мукой наслаждаться.
Мальчонка отдышался. Поднялся – и теперь уже все верно сделал. Рухнуть не успел – Толстяк с Красавчиком подхватили, отнесли в пещеру на приготовленную лежанку. Там уже женщины хлопочут, водой из каменной чашки дважды рожденного отпаивают, кровь вытирают, уважительные слова говорят. Теперь он им не малолетка, мишень для подзатыльников.
Теперь он Мужчина, Дважды Рожденный. Боец. Защитник.
А Учитель уже к следующему идет, клинком посверкивая.
* * *
Мальчишки молодцами оказались, все прошли Посвящение. Одного водой отливать пришлось – трижды пробовал, но смог.
Костер в небо веселые искры пригоршнями швыряет, шарики распугивая, ночную тьму разгоняя. Женщины брагу из синего мха разносят и пиявок жареных. Толстяк в одно ухо врет что-то про охоту на полосатых свиней, что за хребтом будто живут, Красавчик в другое ухо успехами у девок хвалится.
Я их не слушаю.
Я смотрю, как Ветка танцует под барабаны и камышовую дудку.
