– Но-но, – гнусаво сказал я коту. – Кыш. Казенная стрекоза, дорогая. Шкуру спустят.
Почему-то поведение кота меня немного утешило, как проявление нормальности мира. Я вытер нос, поднялся и протянул к стрекозе запястье с браслетом.
– Вообще все иначе сделаю, – сказал я невидимым ведьмам. – Посмотрим, как на этот раз получится…
С некоторым стыдом я увидел разгром в аккуратной прежде кухне – стол весь в зарубках, в стене – выбоины, гнутый ковшик валялся среди осколков битой посуды. Осколками уже рассыпалась и моя память о том, что с нами случилось во сне – с Мелани и со мною.
Добравшись до казармы, я не стал собираться на поезд, а сел записывать все, что еще помнил из «Мутного Сна» – само это выражение обдало меня жаром, запахом тела Мелани, сонным шепотом, щекочущим мое ухо. Мысль о том, что этого теперь с нами не будет, дырявила мне сердце, но я сжимал зубы и писал дальше, ломая грифели и натирая пальцы. Чем сильнее я пытался уцепиться за воспоминания, тем быстрее они скользили от меня прочь, как убегали, брыкаясь, дикие козы, которых мы, умирая от жажды, когда-то пытались подоить в пустыне под Ялаймом.
– Атласа выведи, – крикнул я денщику Алексею. – И выезди по холмам, не ленись, дюжину фурлонгов. В столицу сегодня не поеду, завтра тоже будет поезд.
Без Мелани.
К вечеру тоска по ней стала такой острой, что я места себе не находил – прошел по тавернам, напиваясь до все более свинского состояния и тщательно избегая той самой, где когда-то, танцуя с подносами, на веранду вышла белокурая девушка. Оказавшись на берегу, я разделся догола и долго плавал по заливу под луной, пытаясь угадать в тенях на дне очертания древних улиц и затопленных домов. С пьяным удальством подумал было нырнуть поглубже и утонуть, будут-де ведьмы знать, но поперек лунной дорожки тремя черными росчерками прошли высокие плавники, и умирать мне тут же расхотелось. Оглядываясь на акул и задыхаясь от страха, я выплыл на берег и долго обессилено сидел на камнях, уставший и протрезвевший.
Доехав до Диль-Доро к вечеру следующего дня, я уже почти ничего не помнил, кроме того, что во сне я любил Мелани и от этого всем было плохо, поэтому искать ее ни в коем случае нельзя. Шея болеть перестала. Мне предложили штабную должность, я познакомился с остальными офицерами, включая светлоусого Свена Виргиля, которого помнил по Академии и откуда-то еще. Жилье мне выделили на верхнем этаже казармы, я выписал из Тамирны своего коня и денщика, и с головой погрузился в работу.
Дружеских компаний я чурался, звать меня на ужины и карточные игры вскоре перестали, хотя Свен все не сдавался. Иногда я ловил на себе его задумчивый взгляд, будто он обо мне тоже что-то смутно помнил или знал. Я всегда отказывался от его приглашений.
Мне было очень одиноко. Вечерами я часто откупоривал бутыль вина и пролистывал блокнот, исписанный нервными каракулями: якорь, ведьмы, наступление, кости под мостом, мама, болезнь, поезд, золотой георгин, Свен, коршун, красные рыбы, озеро Гош, Мелани, Мелани, Мелани. Опьянев, я спускался по лестнице, выходил в ночной город, и, спотыкаясь, шел на Штабную Площадь. В таверну не заходил, но иногда видел Мелани сквозь окно – она смеялась, веселая, разнося подносы с пивом, кудри подпрыгивали, нос блестел. Она была внутри, в тепле и свете, среди людей, а я стоял снаружи, в осенней темноте, один, пьяный, и смотрел на нее.
Однажды, вернувшись с долгих маневров, я увидел ее в городе с высоким каким-то мальчишкой, кажется еще ее моложе. Он был в очках, длинноволосый – она опиралась на его локоть, спускаясь с библиотечных ступеней. Дурачась, спрыгнула с последних трех, крутнулась на пятках, тряхнула волосами. Вот-вот могла меня увидеть, и я торопливо отступил за дерево, как едва не пойманный шпион.
Вечерами я теперь представлял, как тот мальчишка ложится на нее и она выгибается дугой, держа его вес. Как светлые кудри прыгают, а Мелани кусает губы, сидя на нем, одетая в лишь лунный свет, белые груди качаются – как когда-то во сне у нее было со мною. От таких мыслей и бессильного, стыдного возбуждения я спасался выпивкой. Не нравился себе пьяным, но не пить не мог – и так однажды полез в драку со Свеном Виргилем – а почему, наутро не смог вспомнить, хотя разве можно ненавидеть человека на основании того, что тебе когда-то приснилось и на самом деле никогда не случалось?
Впрочем, неприязнь недолго оставалась без повода – кто-то проник в мою комнату, стащил планы и документы, над которыми я уже несколько месяцев втайне работал, оттачивая новую наступательную тактику. Иногда, вспышками, я вспоминал, что уже что-то такое писал, и как та или иная идея на самом деле работала в бою – и передвигал арматы подальше, или предлагал новый вариант построения. Денщик Алексей клялся, что никто ко мне в комнату не входил, и что я, будучи «отвлеченным», наверняка куда- то сам подевал бумаги, но глазки у него бегали, и я почему- то не испытывал доверия к его толстой роже.
Я вздохнул, послал Алексея за вином и начал составлять записку заново. Не успел – уже на следующем штабном совещании Свен Виргиль, не глядя на меня, предложил новую тактику ведения наступления, подкрепленную расчетами и схемами, и после доклада его, а не меня хлопал по плечу единственной своей рукой усатый полковник.
– Молодец, сынок, – говорил он Свену. – Далеко пойдешь! Послезавтра на маневры выдвигаемся, отличная будет возможность попробовать!
Я же стоял, как оглушенный – и обиднее всего казалось, что Свен не просто украл мою работу и идеи, а развил их, дополнил собственными расчетами и красиво, ловко решил несколько вопросов, что мне никак не давались.
– Я догоню, – крикнул Свен товарищам, с которыми шел отмечать достижение, и подошел ко мне. Я смотрел не на него, а в высокое окно, под которым, в горькой пыли долгой засухи, сидели под темными деревьями беженцы. Иссохшая женщина качала у груди уже мертвого на вид младенца, а маленькая девочка со светлыми кудрявыми волосами вдруг подняла голову и посмотрела прямо вверх, на меня. Я вздрогнул, как от удара.
– Ленар, – позвал Свен. Я повернулся к нему, готовый к оскорблениям и насмешкам. Но Свен смотрел серьезно, и я вдруг заметил, что глаза у него светло-серые, с темными точками у зрачка, почувствовал запах морского винограда, и тут же у меня сильно заболела шея, будто бы по ней полоснуло лезвие. Свен тоже вздрогнул и поднял руку к своему горлу. Мы молча стояли и смотрели друг на друга.
– Сначала я хотел тебе просто отомстить за ту мерзкую драку и за выбитый зуб, – сказал Свен наконец. Голос его звучал сипло. – Просто хотел у тебя что-нибудь забрать, или найти позорное… А получилось вот так.
Я кивнул, отвернулся и пошел по коридору к высоким кованым дверям.
– Тебе-то все равно, – сказал Свен мне вслед, негромко, но я услышал. – У тебя только ты сам, не надо все время оправдывать ничьих ожиданий. все время разочаровывая то отца, то дядю.
Возможно, так он попытался извиниться – никаких больше извинений я от него не дождался. Свен вообще стал делать вид, что меня не существует. Предложенная тактика показала хорошие результаты, мы выдвинулись к горной гряде Корпаньи, где Свен командовал победоносным наступлением, а подо мною убили Атласа. Я ел полусырое конское сердце со вкусом крови, тоски и неудачи, заливал его кислым дешевым вином, и бродя по лагерю вдребезги пьяным, свалился в расщелину и сломал правую руку. Полковник, качая головой, будто я его очень неприятно разочаровал, отправил меня домой в бессрочный отпуск. В дверях кабинета я столкнулся со Свеном Виргилем, и по его лицу понял, что лучше мне в полк не возвращаться.
