Небритый и расхристанный, я ехал в общем вагоне домой, к маме, утешаясь мыслью, что рядом с нею, в нашем старом доме, смогу снова притвориться маленьким, втиснуть свое долговязое взрослое тело в тень темноволосого мальчика, что когда-то бегал по саду и играл в солдатиков, построив тент из одеяла и кровати. Я надеялся, что тонкая эта тень все еще бродила там, среди запахов и тропинок моего детства.
Подумав около недели, я продал свое обмундирование и повез маму к дорогим врачам в Диль Доро. Они ничего не нашли, но я помнил мамино зеленоватое лицо на подушке, оно мне когда-то снилось так сильно, что не забыть было, не убежать от этого воспоминания. Я каждый день улыбался маме, зная, что скоро ее у меня отнимут, я останусь старшим в семье. И никто больше не поцелует меня в лоб сухими теплыми губами, и никого не будет между мною и тем, что я умру.
Но мы были счастливы эти несколько месяцев – мы много гуляли, разговаривали об отце, о радостных годах нашей семьи.
– Папа ваш все хотел в заливе Тамирны понырять, – говорила мама. – Там, внизу, старинный город, улицы, дома, прекрасные стеклянные здания. Не помню уже, как он раньше назывался, надо в архивах смотреть…
В гости приехали сестры – беременная Дора казалась отражением Адельки в дутом ярмарочном зеркале, но очень счастливым отражением, толстым, веселым и беззаботным. Адель же все волновалась и злилась, и в углах ее красивых, луком изогнутых, губ залегли тревожные складки.
– Тадеуш мало рассказывает, но я же вижу, что над нами туча нависает, – сказала мне она, отпивая глоток морского вина, прозрачно-зеленого, как крашеное стеклышко. Мы сидели на деревянной веранде, в теплых сумерках старого сада. Дора, уставшая за день, уже легла спать – как и я, сестры ночевали в своей детской комнате, только для Доры теперь пришлось сдвинуть вместе обе маленькие кровати, а Аделька спала на лежанке на полу.
– Дора же сказала, что торговля идет хорошо, – я не был лично знаком с ее мужем Тадеушем, но она много о нем говорила, гордясь успехами, растущими прибылями и положением в обществе.
– У Доры розовые очки с детства к глазам приросли, – резко ответила Аделька, – она всегда была доброй и мягкой. А теперь, беременная, и вовсе. Тадеуш ей ничего тревожного и не рассказывает уже – ни о поставках, которые вот-вот объявят вне закона, ни о взятках золотом, которые приходится платить… ни о внимании к нам, к нашей семье ищеек Полизея…
– А тебе, значит, рассказывает? – спросил я, вглядываясь в сестру с любопытством, достойным сотрудника Полизея. Будто бы две жены было у Тадеуша в семье – одна добрая и нежная, вторая резкая и умная. Так и живут?
Аделька прищурилась, подняла брови, чуть ли не зашипела на меня, как кошка, поняв, что сказала лишнего. Но тут на веранду вышла мама – она казалась очень счастливой в последние дни, когда все ее дети снова собрались под одной крышей, а дом наполнился жизнью, голосами, смехом и, конечно, нашими старыми, бережно всю жизнь лелеемыми склоками.
– Хороший вечер какой сегодня, – сказала мама, глядя в сад. Повернулась к нам с улыбкой – и осела на доски, потеряв сознание на целых полтора часа, за которые мы перенесли ее в комнату, четыре раза чуть с Аделькой друг другу глаза не выцарапали, я сбегал за доктором на другой конец города, а Дора успела так нарыдаться, что у нее отекли глаза и пришлось прикладывать лед.
Доктор был старый, с печатью непреходящей усталости на темном лице, будто всю жизнь он тянул волокушу человеческих болезней и трагедий и совсем от них онемел. Ничего хорошего он нам сказать не смог, взял деньги, оставил бутылку макового рома и ушел, печально качая головой. Около полуночи мама начала стонать от боли в груди, ром не помогал. Я не спал, ходил по дому, как заводной солдатик со сломанной пружиной, периодически налетая на мебель и дверные косяки.
– Возьми что-нибудь тяжелое, Ленар, и стукни себя по голове, – прошипела Аделька, выглядывая из маминой спальни. – Ты же мне по нервам топаешь!..
Мама застонала протяжно, мы оба вздрогнули и схватились за руки.
– Она ведь не умрет? – спросила сестра с таким ужасом в голосе, что мне захотелось унести ее далеко-далеко, спрятать и охранять от всех невзгод с саблей наголо, жизнью своей охранять.
– Она умрет, – сказал я.
И я очень хорошо вспомнил, какой долгой и страшной будет мамина смерть. Утром, когда мама, измученная, заснула, я пешком дошел до вокзала и поехал в Диль-Доро. Больше часа бродил по городу, остановился перед случайной аптечной лавкой, рассматривая плетеные бутыли с травяными настоями «Гербариум» от «верных поставщиков Высокого Престола Его Светлости». Девушка в форменном белом платье подошла изнутри, чтобы что-то в витрине передвинуть, и замерла, глядя на меня, держа в руках пузатую тяжеленную бутыль с «Гербариумом № 12».
– Мелани, – сказал я машинально и протянул руку к стеклу. Мелани хмурилась, словно пыталась меня вспомнить, угадать. Я вдруг заметил собственное отражение в аптечном стекле и, вздрогнув, уронил руку. Я бы и сам себя не узнал в этом обрюзгшем небритом человеке с отросшими волосами и диким взглядом. Я отвернулся и быстро пошел вниз по улице, начал даже бежать, но замедлился под подозрительным взглядом прохожего, похожего на служителя Полизея.
– Ленар, – позвала меня Мелани, она бежала вслед за мною, светлые кудри прыгали. – Постой же.
Я покачал головой, не останавливаясь, но она была быстрее. Она ухватила меня за руку и толкнула к стене, в тень засыхающего дерева, то ли тополя, то ли клена – листья ссохлись, сказать было сложно. Мелани смотрела требовательно, но ничего не говорила – там, где наши тела соприкасалась, я горел и плавился, я даже дышал с трудом.
– Мелани, – сказал я одними губами.
– Не плачь, – ответила она и, прижав меня к стене всем своим телом, положила мне голову на грудь. – Тссс. Тихо стой, не брыкайся, как Атлас… Я вспоминаю.
Я тоже вспоминал, почти против воли, будто присутствие Мелани рядом было каталистом алхимической реакции для моей памяти, и вялые огоньки воспоминаний поднялись, окрепли и стали огненными столпами.
– Мутный Сон, – сказал я. Она кивнула, закусив губу.
– Без тебя я не помню, – сказала она. – Только поначалу, а потом все рассыпается. Ты же видишь – нам нужно быть вместе! Не смей больше так делать, Ленар – не подходить ко мне, не искать меня.
– Ты замужем? – спросил я. Она пожала плечами «какая разница?» но потом помотала головой – «нет».
– Нам нужно многое сделать, – сказала она. – Мы потеряли столько времени. Хотя я теперь знаю фармацевтику и химию. Поднять архивы в библиотеке. Красные рыбы. Кстати, а ты не женат? Ты не в форме – у тебя отпуск из полка? А что ты хотел купить – лекарство?
– Яд, – сказал я, и Мелани побледнела. Потом взяла меня за руку и мы побрели обратно к аптеке, спотыкаясь и держась друг за друга.
Я принес маме стакан воды вечером, на закате, когда солнце уже зарылось лицом в крону старого ореха в нашем саду и начало краснеть от щекотки его листьев. Мама взяла стакан, посмотрела на меня и зачем-то понюхала воду. Усмехнулась.
