На кухне три женщины в черном сидели за столом и смотрели на меня неподвижными птичьими взглядами.
– Я устал, – сказал я им, вытирая слезы. – Я больше не хочу. Я не знаю, как…
Ведьмы одновременно подняли руки, сжали их и дернули, будто бы что-то из меня доставая. Грудь захолодило.
– Вы сняли с меня якорь? – спросил я недоверчиво.
Слепая старуха прикрыла глаза. Глухая пожала плечами. Немая приложила палец к губам и улыбнулась. Я поднялся на трясущиеся ноги, крепко держась за стол, взял ковшик, зачерпнул и стал жадно пить – от воды ломило горло, словно в нем все еще торчала жесткая трубка для кормления. Когда я повернулся к столу, за ним никого не было, только стояли, как всегда, кувшинчик молока, тарелка винограда и чернильница.
Я вдруг подумал, что все плохое, что случалось с Мелани, всегда случалось из-за меня, прямо или косвенно. Все ее смерти, все страдания и предательства – это был я. Если я больше не появлюсь в ее жизни, она доедет до Диль- Доро и снимет маленькую квартирку под самой крышей. И как-нибудь, когда-нибудь она выйдет на берег озера Гош и позовет из глубины огромных красных рыб с белыми глазами. Она исправит мир, моя Мелани. Если в ее жизни не будет меня, если меня вообще не будет.
Я добрался до стола, подтянулся, сел на скамью. Боль, зуд и жажда уже отпускали мое тело, но усталость не уходила, я смотрел на мир сквозь нее, как из-под воды, будто бы я лежал среди мертвых зданий под заливом и чувствовал над собою каждый фурлонг океана.
«Мелани!» – написал я, перевернув записку с ковшиком. Задумался, поставив кляксу. Я помнил все, что вспомнил за последние четыре года, все, что случится, все, что нужно сделать. Больше всего мне хотелось бы рассказать Мелани, как мы могли бы любить друг друга, что у нас могли бы родиться дети. Но я собрался с духом и написал ей письмо, похожее на докладную записку в штаб – только факты, только информация, только возможные пути ее использования. Также я поручил ей свою маму – с описанием сроков болезни, диагноза, симптомов. И сестер – с инструкциями по переходу границы через горы. Никакие слова не могли вместить моей любви и моего отчаяния, и я просто подписался «Ленар», долго смотрел на свое имя, повторяя его в голове, пока оно не стало рассыпаться на буквы, теряя всякий смысл.
Большая золотая стрекоза летала по комнате кругами, в стрекоте крыльев мне слышалось неодобрение. Толстый кот с интересом наблюдал за ее полетом. Я снял со стрекозы послание и, наплевав на должностное преступление, отправил с нею свое – Мелани сойдет с поезда в Диль Доро, и к ней слетит моя золотая вестница. Недовольная тяжелым грузом – штабные послания обычно весили втрое меньше – стрекоза улетела.
Тело снова слушалось меня, я мог ходить, хотя и медленно. Я вернулся в спальню, по пути прихватив декоративный, но крепкий золоченый шнур от пыльных портьер в гостиной. Привязал его к балконной решетке, несколько раз пропустив между прутьями для лучшего распределения веса. Надел на шею петлю и посмотрел вниз. В чаше холмов лежала Тамирна, над крышами тут и там вился белый дым кухонных печей, солнце гладило море и оно блестело, ласкаясь и искрясь.
– Мелани, – сказал я и быстро, чтобы не дать себе передумать, перемахнул через балконную решетку. Я очень надеялся, что удастся сразу сломать шею, что будет рывок, хруст, темнота, покой. Но позвоночник выдержал, я захрипел и задергался в петле, ерзая ногами по белому камню стены, уже передумав умирать, как это бывает со всеми, кто не умер сразу. Вышло солнце и прокалило меня насквозь, сожгло в пепел, каждая чешуйка была тяжелой и пульсировала болью. Я ослеп, оглох и онемел, я хотел кричать, дать миру знать о своем страдании, но было нечем.
И вдруг все кончилось – не окончательным забытьем, а тяжелым ударом. Чувства возвращались постепенно – сначала я понял, что лежу на чем-то твердом, потом запахло травой и сырой землей, потом я услышал, как кто-то плачет.
– Давай же, давай, Ленар, дыши, – сказала Мелани, потом зажала мне нос, откинув голову, и с силой вдула в рот воздух. – Дыши, дурак, болван, слабак, что на тебя нашло, я ведь уже билет на поезд купила, на скамейку села… И вдруг испугалась до ужаса… На ходу спрыгивала, вещи бросила. Что же мы теперь делать-то будем, не вздумай тут мне умереть в моем саду…
Она всем своим весом качала воздух в моей груди, потом снова вдувала его в рот, будто делилась со мною своей жизнью, своей силой. Боль чуть отступила и я вдохнул. Мелани отвалилась от меня и упала рядом, рыдая.
– Дурак, – говорила она снова и снова. – Если ты меня слышишь, Ленар, то ты – дурак.
Я открыл глаза.
С лицом, распухшим от слез и перемазанным землей и кровью, с растрепанными волосами, в которых путалось солнце, с рукой, раскроенной ножом, которым она пилила мой шнур, Мелани была ослепительно прекрасна. Три тени за ее плечом кивнули мне и отступили, затерялись среди других теней сада – старых деревьев, молодой листвы, трав и побегов.
– У тебя нога сломана, – гнусаво сказала Мелани, вытирая нос, – Но это ничего. Это заживет. Если жить, то все заживает. Рано или поздно.
Коммуникабельность, масштаб, универсальность, многообразие
Число 9 является числом силы, энергии, разрушения и войны. Оно представляет металл, из которого делается оружие войны, и планету Марс.
Число 9 является символом материи, которая никогда не может быть уничтожена, так как число 9, умноженное на любое другое число, всегда воспроизводит себя (например, 9 х 2=18, а 8 +1 снова = 9 и т. д.)
Тимур Максютов
Ворон
Принеси мне, ворон, слезы
Из глубоких вод блестящих!
Калевала
Год 895
Шипит вода за тонкими дубовыми досками бортов. Весла, упруго изгибаясь, рвут тело моря.
Свен Два Топора – лучший кормчий на весь Упланд. Находит путь по запаху тумана, по пению ветра, по цвету воды. Еле удалось уговорить, не хотел идти в этот поход. И сейчас глядит мрачно, что-то сердито бормочет под нос.
Опершись спиной на мачту, сидит Торд Кривой. Держит в руках последнее свое богатство, добытое в набеге – помятый серебряный кубок, украшенный жемчугом. Разглядывает единственным глазом. Длинный грустный нос, наклон головы, взъерошенные черные волосы – вылитый ворон.
Раньше он звался Тордом Скальдом. В прошлом походе потерял глаз, а раздробленная германской палицей рука висит неподвижно, потому и новое прозвище. Теперь уже ни в бой пойти, ни на веслах поработать. Эрик взял калеку с собой из жалости и уважения к прежним заслугам, да в тайной надежде, что о новых подвигах увечный певец сложит вису, которая прославит имя ярла в веках.
Свен гортанно закричал, тыча рукой в небо. Эрик поднял глаза – над драккаром летела крупная черная птица. Сделала круг и отправилась к берегу, уже недалекому.
