Заслуживает внимания и тот факт, что еще в январе 1918 г. Сибирь, как основа для формирования общероссийского Белого движения, рассматривалась в планах политиков и военных Юга России. Генерал Корнилов, отец которого был лично знаком со многими «областниками» еще 60-х гг. XIX века, командировал туда генерала от инфантерии В.Е. Флуга, вручив ему текст «Конституции», письмо к Потанину и к представителям сибирского казачества, обязав «сгруппировать на местах элементы, одушевленные идеей борьбы с германо-большевизмом, произвести учет живой силы… разрешить вопросы снабжения, а также действия ее в тесной связи с политическими группами, которые в случае свержения советской власти могли бы принять на себя задачу управления» на основе ростовской программы. Позднее эти пожелания Корнилова оказали существенное влияние на образование в г. Харбин власти Временного Правителя России генерал-лейтенанта Д. Л. Хорвата и Делового Кабинета при нем (2). Первенствующее по сравнению с другими регионами значение Восточного фронта отмечалось и в московской майской декларации СВР и ВНЦ по созданию всероссийской власти. Вопросы будущего государственного устройства в идеологии областничества в 1917 г. уже не были столь однозначны, как в 1905–1907 гг. Например, во время выступления на губернском крестьянском съезде в Иркутске Серебренников как об одной из форм реализации областнической модели говорил о возможности учреждения должности сибирского генерал-губернатора, «назначенного центральной властью… наподобие того, как это практикует Англия в своих взаимоотношениях с такими ее колониями, как Канада или Австралия» (3).
Декларация Временного Сибирского правительства (далее – ВСП) «О государственной самостоятельности Сибири» от 4 июля 1918 года заявляла: «… Российской государственности как таковой не существует, ибо значительная часть территории России находится в фактическом обладании Центральных Держав, а другая захвачена узурпаторами народоправства – большевиками». Несмотря на это, правительство «не считает Сибирь навсегда оторвавшейся от тех территорий, которые в совокупности составляли Державу Российскую, и полагает, что все его усилия должны быть направлены к воссозданию Российской Государственности». «Характер дальнейших взаимоотношений между Сибирью и Европейской Россией будет определен Всесибирским и Всероссийским Учредительными Собраниями».
Введение новой политической системы сопровождалось (в отличие от Комуча) ликвидацией советской власти, аннулированием всех ее законодательных актов и восстановлением, условно говоря, «дооктябрьской» 1917 г. правопреемственности. Данные вопросы решались двумя постановлениями Временного Сибирского правительства (от 4 и 6 июля). Первое постановление декларировало, что «все декреты, изданные так называемым Советом Народных Комиссаров и местными советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, являются актами незакономерными, а потому ничтожными». «Центральные правительственные учреждения» должны были регулировать процесс «восстановления прав и отношений, измененных декретами советской власти».
Статус органов советской власти принципиально не отличался от оценок, даваемых этим структурам еще с 1917 г. Второе постановление указывало, что «организации так называемых советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов, составлявшиеся на основах, ничего общего с демократическими принципами не имеющих, в своей прошлой деятельности проявили враждебность государственному правопорядку и местной власти, вплоть до преступного посягательства на верховные права Всероссийского Учредительного Собрания и Сибирской Думы… вызывают самую непримиримую ненависть населения». Поскольку считалось, что «политические интересы населения достаточно представлены в политических партиях, а классовые – в профессиональных союзах», то «все существующие советы» закрывались. При этом запрещалось также «образование новых советов или иного наименования организаций из представителей обществ и союзов профессионального или промышленного характера, но с задачами политическими». А вот профсоюзы, «не преследующие политических целей», не должны были подвергаться каким-либо ограничениям.
Подобные решения в отношении структур советской власти вполне могли считаться прецедентом не только во «всесибирском», но и во «всероссийском» масштабе (4).
Стремление к всероссийскому масштабу деятельности и в 1918-м, и особенно в 1919 г., после провозглашения в белой Сибири высшей всероссийской власти постоянно сталкивалось с отсутствием достаточного авторитета сибирских политиков.
«Всероссийских имен» в составе сибирского правительства не было, и политическая фигура П. В. Вологодского, при всей его честности и высоком профессионализме юриста, многим казалась не соответствующей статусу главы Российского Совета министров. Будущий глава всероссийского Совета министров имел очень большую «сибирскую», а не «всероссийскую» известность. Выпускник юридического факультета Харьковского университета, он служил в судебном ведомстве, в составе присяжных поверенных, выступал в качестве адвоката и даже был избран во II Государственную Думу по списку прогрессистов (однако к моменту его прибытия в Петербург Дума уже была распущена). В 1917 г. он получил назначение на должность председателя Омской судебной палаты. Позднее, в 1919 г., о «проблеме отсутствия всероссийских имен» писал на Юг Астрову один из руководителей Восточного отдела ЦК кадетской партии, член ВНЦ А. К. Клафтон: «… Государство, плохо ли, хорошо ли, закладывается здесь, в Сибири… Случилось так, что лучшие офицеры и лучшие политические вожди там, у Вас, на Дону, а серая масса здесь, и эта серая масса должна складывать государственность именно здесь… Наши партийные деятели сделали огромную ошибку, бросив Сибирь на произвол судьбы и сконцентрировав все свои силы, там, на Дону… Здесь полное безлюдье. Все должны учиться, чтобы подняться над губернским масштабом до государственного горизонта, а учиться нет времени, работать приходится среди опасений внезапных рецидивов большевизма, в полном хаосе психологического и государственного разложения, усталости… при явно оккупационных замыслах соседей (имелась в виду прежде всего внешняя политика Японии. – В.Ц.), при их соперничестве между собой и неприкрытой эгоистической политике почти всех… Каждый новый шаг в Россию все более усложняет нашу задачу и задачу современной власти…» (5).
Очевидно, что привлечение адмирала Колчака (достаточно известного военного со «всероссийским именем») к политической жизни Востока России и было одной из попыток преодоления «провинциализма». К концу 1918–1919 г. этот «областнический» уклон начал исправляться также благодаря приглашению в состав Совета министров «представителей» Юга и Центра России (подробнее об этом в главах 4–5). Но нужно учитывать, что антибольшевистское сопротивление, формировавшееся на окраинах бывшей Империи, в отдельных областях, неизбежно несло на себе «отпечаток региональной специфики».
Увы, время «революционных перемен» влияло и на Сибирь. И здесь наряду со стремлением к максимальной легитимности политической деятельности не обошлось без применения «революционных методов», принципов «политической целесообразности». С одной стороны, белая власть демонстрировала примеры демократизма, политической гибкости, смены управленческих моделей. С другой – оправдывалось насилие в качестве средства решения государственных проблем. Власти не хватало устойчивости, ее прочность подрывал целый ряд «переворотов» (роспуск Сибирской Областной Думы, «переворот» 18 ноября 1918 г., антиколчаковские восстания в Омске в декабре 1918 г. и Владивостоке в ноябре 1919 г., наконец, Красноярское восстание в декабре 1919 г. и выступление Иркутского Политцентра в январе 1920 г.).
