9. ГА РФ. Ф. 5867. Он. 1. Д. 15. Лл. 174–174 об.
10. Соколов Б. Падение Северной области // Архив русской революции, т. IX. Берлин, 1923, с. 37.
Раздел 6
Специфика формирования и деятельности надпартийных и межпартийных политических объединений и подпольных организаций Белого движения в 1917–1918 гг
Развитие оппозиционных общественно-политических объединений в период после октября 1917 г. ограничивалось двумя сдерживающими тенденциями. Во-первых, постоянно сужалась возможность легальной работы. После объявления кадетской партии (28 ноября 1917 г.) партией «врагов народа» ликвидировалась возможность ее работы через различные зарегистрированные структуры (в отличие от периода лета – осени 1917 г.). Во-вторых – становилась явной тенденция не огранивать антибольшевистскую деятельность рамками какой-либо одной партии. В этих условиях требовалось создание новых, коалиционных политических объединений. Первой такой структурой был Московский Совет общественных деятелей (о его возникновении см. главу 2). Созданный по инициативе Родзянко и Маклакова, Совет ориентировался на разработку политических прогнозов и рекомендаций (в частности, на сентябрьском 1917 г. съезде) от «общественности» – для «власти» (Временного правительства). Советская власть в поддержке Совета не нуждалась, а наиболее активные его деятели (Родзянко, генерал Алексеев, Милюков) оказались или на Юге России, или за границей (Маклаков), где начали свою «борьбу с большевизмом». В дни «кровавой недели» в Москве многие члены Совета, параллельно с Комитетом общественной безопасности, пытались осуществить политическое руководство действиями антибольшевистских сил.
Разгон Учредительного Собрания ускорил формирование антисоветского подполья. Челищев писал: «С разгоном Учредительного Собрания терялась надежда на то, чтобы победить большевиков легальным путем… на очереди для каждого встал вопрос, подчиниться ли власти захватчиков или восстать на нее» (1). Но, по точной характеристике Астрова, «все это были собрания людей, потерпевших кораблекрушение. Это были люди, связанные с разными партиями, люди недавних влияний в государственной, политической, общественной и хозяйственной жизни России. Собираясь тайком по конспиративным квартирам, эти люди, потерявшие и состояние, и положение, в глубине своего сознания все же не хотели примириться с тем, что совершилось. Совершившееся казалось настолько нелепым и абсурдным, что в долговечность создавшегося положения не верилось никому. Нужно было, однако, искать способы, чтобы столкнуть эту власть захватчиков. Для всех было ясно, что без реальной силы здесь не обойдешься. Нужно было создать армию, которая и выполнит эту операцию. Это было бесспорно. К тому же вооруженная сила стала формироваться на Юге, среди казачьих областей, и за Волгой» (2).
Среди потенциальных регионов сопротивления в конце 1917 – начале 1918 г. наиболее перспективным считался Юго-Восток. По замечанию одного из членов Совета С. А. Котляревского, многие из приехавших на Дон политиков «считали, что и политически сейчас было бы достаточно образования т. н. Юго-Восточного Союза, объединяющего казачьи земли, и что нужно там создать прочную административную организацию – для чего и призывались в Новочеркасск и Екатеринодар люди, которые могут быть полезны своим опытом и своими знаниями». «Бесспорным авторитетом», признанным всеми «московскими группировками» в начале 1918 г., был генерал Алексеев, а «все несоциалистические группы стояли за военную диктатуру». Добраться до Ростова-на-Дону и Новочеркасска было довольно просто. Тотальные проверки, обыски на станциях и вокзалах не носили еще систематического характера. «Непреодолимой» границы между Советской Россией и Донской областью не существовало. Для поездок использовались и подлинные документы, разъяснявшие, например, что их владельцы направляются на лечение в район Кавказских Минеральных Вод (их выдавал Красный Крест) (3).
Накануне начала 1-го Кубанского похода многие политики и военные получили указания от генерала Алексеева вернуться в Москву и начать организацию подпольных антисоветских центров (например, П. Б. Струве, князь Г. Н. Трубецкой, Б. В. Савинков, М.М. Федоров, полковник Д.А. Лебедев, полковник Г. И. Полковников, С. С. Щетинин). В свою очередь, некоторые известные московские и петроградские политики и общественные деятели участвовали в «Ледяном походе» (М.В. Родзянко, Н.Н. Львов, Л. В. Половцев, братья Б. и А. Суворины).
В этих условиях Совет оказался перед перспективой прекращения общественной деятельности, но, очевидно, его потенциал как объединительной структуры еще не был исчерпан. Совет имел формальную регистрацию, и под этим «прикрытием» можно было проводить собрания единомышленников. В Москве в первой половине 1918 г. еще оставались возможности легальной работы. Челищев отмечал, что «общественные деятели стали собираться вначале совсем не конспиративно». До лета работал клуб кадетской партии в Брюсовом переулке (несмотря на запретительный декрет 28 ноября). Местом частных собраний Совета стало помещение Всероссийского Общества стеклозаводчиков (Фуркасовский переулок в Москве). Новые члены Совета принимали участие в работе на правах консультантов. Наиболее активную группу составляли В. И. Гурко, А. В. Кривошеин, барон В. В. Меллер-Закомельский, Н.И. Астров, а также бывший товарищ министра внутренних дел Временного правительства С. М. Леонтьев и известный московский общественный деятель, внук знаменитого русского актера Н. Н. Щепкин. Значительную активность проявила академическая среда, представленная именами профессоров П.И. Новгородцева, С. А. Котляревского, Н.А. Бердяева, приват-доцента И. А. Ильина. Из будущих белых правоведов выделялись В. Н. Челищев, Г. А. Алексеев, В. А. Белецкий (Белоруссов) и Н. Н. Виноградский, приглашенный «для разработки вопросов, связанных с законодательством и государственным управлением». Но в целом, по оценке Гурко, Совет представлял уже «московских второстепенных деятелей», а Котляревский и Виноградский (по мнению Мельгунова) были провокаторами, «завербованными» ЧК (4).
Основной деятельностью Совета стала разработка основ программы Белого движения. В Москве в первой половине 1918 г., «не располагая реальными средствами политической деятельности и борьбы, Совет обратил свою работу на выяснение отношения своего к различным областям государственной и социальной жизни и к разработке соответствующих записок и положений, на случай, если бы он, с падением советской власти, получил доступ к действительной политической деятельности». Входить в непосредственные контакты с представителями белой разведки деятели СОДа не стремились. Весьма характерную оценку давал им прибывший в Москву в начале января 1918 г., по поручению генерала Алексеева, член Главного Совета Союза земельных собственников Н. Ф. Иконников: «В Совещании Общественных деятелей, как и три месяца тому назад, оратор продолжал выступать за оратором, произнося праздные речи или сообщая непроверенные слухи». Что касается Главного Совета Союза земельных собственников, то «эта группа была поглощена слушанием серии докладов, читаемых молодыми экономистами, и жила вне времени и пространства, как и общественные деятели» (5).
По свидетельству Виноградского, основное внимание уделялось разработке различных аспектов будущей внутренней и внешней политик, «были непосредственно составлены и заслушаны: положение о восстановлении деятельности судебных учреждений, записки об автономии и федерации, положение о печати, собраниях и союзах, об избирательном праве, о местном управлении и самоуправлении, о восстановлении деятельности министерств, о полиции». С точки зрения правопреемственности велись споры об оценке законодательства Временного правительства. Летом 1918 г. большинство в Совете склонялось к принципу «признания законодательства Временного правительства в целом» и, «методом исключения», сохранения в силе законодательных актов, приемлемых для «послебольшевистской России». По мнению правоведов Национального Центра, законодательство следовало строить на твердом отрицании «Октября», но признании «Февраля», за исключением тех его «вредных последствий» и «ошибок», вследствие которых «власть подобрала кучка волевых людей, не обладавших силой, но проявивших маниакальную энергию и нахальство». По оценке Челищева и Л. А. Кроля (выражавших взгляды, характерные для позиции ЦК кадетской партии), данный проект «воспроизводил в общих чертах те исключительные законы, на которых зиждилось управление России в последние до революции годы». В отношении судьбы «разогнанного» Учредительного Собрания деятели Совета были едины: «Учредительное Собрание сметено насилием большевиков и не сумело защитить свою власть своевременно, а потому оно в том составе, в котором оказалось, авторитет свой потеряло». «Разогнанный орган народного представительства теряет свой моральный авторитет. Мы это видели в России на примере первых двух Государственных дум. Орган народного представительства силен, пока его не осмеливаются трогать. А раз тронули, а народ не восстал, то его песня спета». Показательно, что позднее аналогичная оценка давалась Уфимской Директории, также не способной к «самозащите» и поэтому непригодной для осуществления «верховной власти». В отношении к Самарскому Комучу Совет отмечал его односторонне партийный (эсеровский) характер, что также не могло свидетельствовать о доверии к нему как к «авторитетной власти». В общем: «Учредительное Собрание, председателем которого может быть на выбор Спиридонова или, в лучшем случае, Чернов – не Учредительное Собрание». В то же время «разгон Учредительного Собрания не скомпрометировал самой идеи Учредительного Собрания», следовательно, можно «использовать разогнанное Учредительное Собрание для создания нового» (6).
