Что касается представителей от социалистических партий, от их ЦК (допускалось только представительство от центральных комитетов, областные комитеты исключались), то, как оказалось, и они не всегда выражали позиции своего партийного большинства. К осени 1918 г. организационно-уставные рамки уже не могли предотвратить появление идеологических и структурных расколов в большинстве российских партий. Это стало позднее одной из главных причин гибели Директории, когда ее участники-эсеры не смогли выдержать общий «контрреволюционный» курс образованного Всероссийского правительства, расходившийся с партийными директивами, которые они получали от своих «товарищей». Тем не менее именно эсеровская фракция оказалась наиболее многочисленной. По заключению Аргунова, «если бы Совещание приняло обычный способ разрешения вопросов путем баллотировки и большинства, то решения его были бы заранее предопределены, или… само Совещание не состоялось бы, так как на это не согласились бы все прочие группы Совещания».
В этих условиях было решено использовать уже апробированный в Челябинске путь принятия решений, при котором все обсуждения сосредоточивались в особой «согласительной комиссии», а Совещание должно было единогласно принимать уже подготовленные решения. По словам Серебренникова, «иначе и нельзя было решать вопросы, ибо слишком разнородны и различны по своему удельному весу были те группировки, кои принимали участие в работах Совещания» (6).
Показательно, что в отличие от всех предшествующих Совещаний Уфимское было открыто торжественным молебном «об общем согласии», в котором приняли участие делегаты форума, не исключая и эсеров; 8 сентября 1918 г. молебен был совершен епископом Уфимским и Мензелинским Андреем (Ухтомским).
Главной целью Уфимского Совещания провозглашалось «построение единой российской государственности, возглавляемой единым российским правительством», «создание из тех разбросанных обломков, в которые обратилась наша Родина, одного могучего, свободного Российского Государства», в чем Авксентьев призывал принести «Аннибалову клятву» всех собравшихся делегатов. В необходимости такого «построения», как показывают материалы стенограмм Совещания и согласительной комиссии, практически ни у кого не возникало сомнений, подтверждалась готовность восстановить государственное единство, несмотря на господство в то время «областнических» тенденций.
Но уже на заседании 12 сентября обозначилась первая проблема, связанная с моделью будущей государственной власти, – вопрос о структуре власти и ее полномочий. При этом не возникало споров относительно «директориальной» или единоличной формы «возглавления» власти. Наиболее четко идею единоличного правления озвучил Кроль, зачитав перед Совещанием полученные из
Москвы решения ЦК кадетской партии: «ЦК партии народной свободы считает, что наилучшей формой для осуществления такой власти была бы временная единоличная верховная власть». Но далее в резолюции отмечалось, что «к великому несчастью для России, если революция выдвинула титанов разрушения, анархии и беспорядка, то, к сожалению, на фоне нашей революции не явилось ни одного человека, которому вся нация, вся страна могла бы доверить и на которого могла бы рассчитывать, что он доведет страну до Учредительного Собрания (тем самым повторялась неоднократно звучавшая с конца 1917 г. формула о том, что «диктаторов не создают, а они делают себя сами». – В.Ц.). Поэтому приходится поневоле мириться с менее совершенной формой в виде Директории, но эту Директорию мы мыслим как верховную власть, действующую через посредство министров, ответственных перед этой верховной властью, причем Директория ни перед кем не отвечает. Объем ее прав – вся полнота власти».
Противоположная точка зрения выражалась ЦК РСДРП (меньшевиков), Самарским Комучем и Алаш-Ордой. Представлявший Комуч Вольский, заявив о правопреемственности Совещания от актов Государя Императора и Великого Князя Михаила Александровича, выразил убеждение, что возрождение России может проходить только на основах «народовластия», «превращения народа в государственную силу». Восстанавливаемая «цепочка преемственности» предполагала «полновластность Всероссийского Учредительного Собрания… Перед этим Всероссийским Учредительным Собранием должно быть ответственно всякое правительство, и этому Всероссийскому Учредительному Собранию должно передать все свои полномочия. Впредь до открытия Учредительного Собрания та власть, которая должна быть основана путем соглашения на Государственном Совещании, эта всероссийская власть должна быть ответственна перед съездом членов Учредительного Собрания на тех основах, которые будут выработаны на этом самом съезде». Майский в своем выступлении заявлял о «решительном отвержении всяких попыток насаждения военной диктатуры, усиленно выдвигаемой в последнее время с разных сторон, в том числе и влиятельными торгово-промышленными кругами». Для социал-демократов и представителей Комуча равно недопустимым считалось «сосредоточение всей верховной власти в руках одного бесконтрольного органа – будь то Директория из нескольких лиц или власть полномочного премьера, формирующего правительство по своему усмотрению». Образование структур власти следовало поручить «постоянно действующему представительному органу», каковым могло стать только «Учредительное Собрание первого созыва и действующий от его имени наличный состав членов Учредительного Собрания». При этом Майский не исключал, что «в интересах укрепления внутреннего единства страны… желательно образование всероссийской власти на началах коалиции демократических и цензовых элементов». Таким образом, даже и не Директория, а Съезд членов Учредительного Собрания становился временной «учредительно-санкционирующей» властью, определяющей состав исполнительной власти и контролирующей ее деятельность. Подобные предложения вполне соответствовали модели парламентской демократии, даже в военных условиях (7).
Выступления Вольского и Майского обозначили еще один пункт разногласий участников Совещания. Достаточно точно определил его в своих воспоминаниях делегат от Оренбургского казачьего войска, помощник Войскового атамана генерал-майор И. Г. Акулинин: «Члены Совещания сразу разделились на две группы: с одной стороны – представители Комитета (Комуча. – В.Ц.), инородцев, социалистов-революционеров и меньшевиков; с другой – представители Сибири, казачьих войск, кадетов и народных социалистов. Правда, всех участников Совещания объединяла общая идея борьбы с большевиками за Учредительное Собрание, но первая группа настаивала на признании Учредительного Собрания, разогнанного большевиками; вторая же группа считала состав «Черновского» Учредительного Собрания, избранного в ненормальных условиях и состоявшего почти наполовину из большевиков и левых социалистов-революционеров, неправомочным и мыслила борьбу за Учредительное Собрание, которое должно будет собраться по свержении советской власти, в новом составе…» (8).
По существу, речь шла о двух вариантах модели будущей российской государственности: основанной преимущественно на «однородно-социалистическом», партийном представительстве или на представительстве не только партий, но и цензовых элементов, общественных организаций, профсоюзов, кооперативов и даже отдельных сословий (казачества, духовенства и др.). Кадеты, несомненно, стремились исправить свою неудачу на ноябрьских выборах 1917 г., когда их лишили возможности вести полноценную избирательную кампанию (объявление партии «контрреволюционной» по декрету Совнаркома). Уральские, Семиреченские, Сибирские казаки, западносибирские крестьяне не успели отправить своих делегатов в старое Собрание. Симпатии же Комуча, эсеров и меньшевиков были вполне понятны, ведь восстановление легального статуса Всероссийского Учредительного Собрания 1917–1918 гг. давало им возможность вернуться к власти во всероссийском масштабе, легализовать существующие и сформировать новые, не только представительные, но и исполнительные структуры, полностью зависимые от Самары.
