С другой стороны, нельзя не согласиться и с определением Съезда, данным Майским, как «второго правительства в скрытом виде». Ведь именно он и должен был стать той самой первичной ячейкой, из которой впоследствии «возродилось» бы (при наличии кворума) Учредительное Собрание «первого состава»: «через 3–4 месяца период политической спячки должен был кончиться, и Съезд должен был снова превратиться в единственного и исключительного «хозяина земли русской».
Неотъемлемой частью Акта стала обобщающая Программа работ Временного правительства, определявшая основные направления внутренней и внешней политики на ближайшее время. Принципиальные формулировки Программы вполне соответствовали программным положениям политического курса Белого движения, но требовали конкретизации в последующих законодательных актах.
В преамбуле Программы излагались приоритетные задачи правительства: «борьба за освобождение России от советской власти», «воссоединение отторгнутых, отпавших и разоренных областей России», «непризнание Брестского и всех прочих договоров международного характера, заключенных как от имени России, так и отдельных ее частей после февральской революции и какой бы то ни было властью, кроме Российского Временного Правительства, и восстановление фактической силы договорных отношений с державами Согласия», «продолжение войны против германской коалиции».
Далее шло перечисление основных направлений политического курса. В частности, провозглашалось «полное невмешательство военных властей в сферу гражданского управления, за исключением местностей, входящих в театр военных действий», «восстановление в освобождаемых от советской власти частях России демократического городского и земского самоуправления с назначением перевыборов в ближайший срок». Такое «разделение полномочий», безусловно, должно было бы устроить и военных, и политиков, опасавшихся «военной диктатуры». В аграрно-крестьянской политике считалось необходимым: «Не допуская таких изменений в существующих земельных отношениях, которые мешали бы разрешению Учредительным Собранием земельного вопроса в полном объеме, оставить землю в руках ее фактических пользователей и принять меры к немедленному возобновлению работ по урегулированию землепользования на началах максимального увеличения культивируемых земель и расширении трудового землепользования, применяясь к бытовым и экономическим особенностям отдельных областей и районов» (10). Иными словами, признавалось право только пользования «захваченной» частновладельческой землей, но не распоряжение ею на правах собственности.
В «области народнохозяйственной» предполагалось также проведение политики, сочетающей этатистские и либеральные принципы: «содействие развитию производительных сил страны», «государственное регулирование промышленности и торговли», «принятие мер к повышению производительности труда», «развитие рабочего законодательства на началах действительной охраны труда», «признание полной свободы коалиций», «отказ от хлебной монополии и твердых цен», но при этом «государственные заготовки проводить при участии частноторгового и кооперативного аппарата».
Формулировка основ национально-государственного устройства исходила из федеративных принципов: «Устроение освобождающейся России на началах признания за ее отдельными областями прав широкой автономии, обусловленной как географическими и экономическими, так и этническими признаками, предполагая окончательное установление государственной организации на федеративных началах полновластным Учредительным Собранием… признание за национальными меньшинствами, не занимающими отдельной территории, прав на культурно-национальное самоопределение». Подобная концепция не устраивала некоторых радикальных областников, считавших, что будущая Россия может строиться исключительно на «федеративных началах».
Что касается армии, то в Программе говорилось о «воссоздании сильной, боеспособной, единой Российской армии, поставленной вне влияния политических партий», и, одновременно, о «недопустимости политических организаций военнослужащих и устранении армии от политики» (11).
И завершалась церемония утверждения «новой власти» принесением присяги, в тексте которой выдвигались приоритеты «народа», «государства» и «Учредительного Собрания»: «Мы, члены Временного Всероссийского правительства, избранные на Государственном Совещании в городе Уфе, торжественно обещаем хранить верность народу и Государству Российскому и выполнять наши обязанности в полном соответствии с принятым на Государственном Совещании Актом об образовании верховной власти 10–23 сентября 1918 г.».
Программные установки, утвержденные на Уфимском Государственном Совещании, приобрели форму своеобразной «Всероссийской Конституции». Можно отметить определенное сходство основных программных установок с программными положениями Белого движения (особенно в области экономической и национальной политики). Несмотря на то что большинство современников и последующих исследователей отнюдь не склонны считать Уфимское Совещание частью истории именно Белого движения, нельзя не отметить определенной принципиальной программной общности и преемственности, связывающих различных участников антибольшевистского сопротивления. Разногласия и конфликты между ними возникали главным образом из-за субъективных причин, взаимного недоверия и политических амбиций, губительно сказавшихся на судьбе российского антибольшевистского и Белого движений.
Уфимское Государственное Совещание в сравнении с аналогичными Совещаниями (Челябинскими в июле – августе 1918 г., Ясским политическим совещанием в ноябре 1918 г.) оказалось не только наиболее результативным в плане итогов работы (утверждение всероссийского правительства и программы его действий), но и наиболее сплоченным. Принцип единогласного принятия решений хотя и оспаривался многими, но все же способствовал тому, что разногласия, возникавшие во время его работы, не привели к «расколу», сохранив, пусть и ненадолго, видимую сплоченность его участников.
Государственное Совещание не стало постоянно действующей представительной структурой, не было создано ни Исполнительного Бюро, ни Малого Совета, как предусматривалось рядом предложений. Вполне обоснованной можно было считать озабоченность ряда депутатов тем, что в условиях статуса «безответственности» Временного Всероссийского правительства возрастала вероятность его дальнейшей эволюции к установлению единоличной власти (что и подтвердили события 18 ноября 1918 г.).
Создание Временного Всероссийского правительства стало доказательством правомочности структур государственной исполнительной власти, сформированной на основе совещательного представительства, которое выражало Уфимское Государственное Совещание. Налицо был и наметившийся отказ от идеи «реанимации» полномочий Учредительного Собрания «первого созыва», что в скором времени должно было бы привести к конфликту между его сторонниками и противниками. Характерную оценку этим конфликтным настроениям дал Л. А. Кроль: «У нас, возрожденцев (членов Союза Возрождения России. – В.Ц.), было удовлетворение в том отношении, что данное нам в Москве поручение – объединить власть на Востоке – мы выполнили. Но что касается созданной Директории, то уверенности в ее прочности не было» (12).
Однако отказ от преемственности с Российской Конституантой «первого созыва» отнюдь не означал отказа от преемственности в отношении идеи созыва всероссийского представительного собрания с учредительно-санкционирующими или, возможно, даже законодательными функциями. Не случайно в первых же заявлениях после «переворота 18 ноября» Российское правительство, сам Верховный Правитель России, равно как и признавшие его власть белые правители и правительства других российских регионов, подтверждали необходимость созыва Учредительного Собрания. Новое Национальное Учредительное Собрание не должно было носить ограниченно партийного характера, а должно быть призвано стать действительно объединяющим центром, безусловно, без какого-либо участия «революционных радикалов».
