В действующей Конституции подчеркивалось, что «осуществление Верховной власти принадлежит Верховному Правителю совместно с Советом министров». Это подтверждалось не только актом 18 ноября, но и последующими законодательными актами, в частности, новой редакцией статей 99 и 100 Уголовного Уложения 1903 г. Вскоре после прихода к власти Колчака Российский Совет министров постановлением от 3 декабря 1918 г., «в целях сохранения существующего государственного строя и власти Верховного Правителя», скорректировал статьи Уголовного Уложения 1903 г., приравняв статус власти Верховного Правителя к статусу Государя Императора. Была восстановлена санкция, существовавшая в Уголовном Уложении 1903 г. и измененная Временным правительством. Принципиально эти редакции отличались только объектами посягательств (Государь Император, Временное Правительство, Верховный Правитель России).
Статья 99 определяла, что «виновные в покушении на жизнь, свободу, или вообще неприкосновенность Верховного Правителя, или на насильственное его или Совета министров лишение власти, им принадлежащей, или воспрепятствование таковой наказуются смертной казнью». При этом как «совершение тяжкого преступления», так и «покушение на оное» уравнивались в санкции. Статья 100 звучала в следующей редакции: «Виновные в насильственном посягательстве на ниспровержение существующего строя или отторжение, или выделение какой-либо части Государства Российского наказуются смертной казнью». «Приготовления» к данным преступлениям карались «срочной каторгой» (ст. 101). «Виновные в оскорблении Верховного Правителя на словах, письме или в печати наказуются тюрьмою» (ст. 103). Бюрократический саботаж подлежал наказанию по скорректированной ст. 329: «Виновные в умышленном неприведении в исполнение приказа или указов Верховного Правителя подвергаются лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет». Вышеперечисленные деяния рассматривались военно-окружными или военно-полевыми судами в прифронтовой полосе. Данные изменения действовали лишь «до установления народным представительством основных государственных законов» (5).
По этим статьям квалифицировались, например, действия большевистско-эсеровского подполья, организовавшего восстание в Омске в конце декабря 1918 г. Но вскоре стала очевидной необходимость выделения дел, касающихся большевистской партии и советской власти, в отдельное судопроизводство. В Министерстве юстиции, под руководством С.П. Руднева, в начале 1919 г. был разработан законопроект «О государственном бунте». Проект состоял из Положения о подчинении некоторых преступных деяний, совершенных в целях осуществления бунта, начатого в октябре 1917 г. против власти Временного Правительства Государства Российского, военным судам и Положения о лицах, опасных для государственного порядка, вследствие прикосновенности их к бунту, начатому в октябре 1917 г. (подробнее о нем в отдельном разделе) (6).
Постановлением 1-го Департамента Правительствующего Сената, принятым после присяги А. В. Колчака как Верховного Правителя и присягнувших после него членов Совета министров, определялся статус Российского правительства как единственного общегосударственного органа управления. Во всех текстах присяги мотив верности Государству (уже не Государю) выдвигался на первое место. Вот слова одобренной Советом министров и утвержденной Сенатом присяги самого Колчака: «Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом и Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного Правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского. Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета министров верховную власть осуществлять согласно с законами Государства до установления образа правления свободно выраженной волей народа. В заключение данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и крест Спасителя моего. Аминь».
Текст присяги, принесенной наличным составом Совета министров и переданный затем для принятия гражданскими чинами, а также служащими земского и городского самоуправлений, также утверждал: «Обещаюсь и клянусь перед Богом и своей совестью быть верным и неизменно преданным Российскому Государству, как своему отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского. Обещаюсь и клянусь повиноваться Российскому Правительству, возглавляемому Верховным Правителем, впредь до установления образа правления свободно выраженной волей народа. В заключение данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и крест Спасителя моего. Аминь». Аналогичные слова содержались и в тексте присяги военнослужащих: «Единой властью Временного Всероссийского Правительства Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего Адмирала Колчака». Показательно и «клятвенное обращение», ставшее аналогом присяги «для гражданских лиц»: «Обещаюсь и клянусь в том, что хочу быть верным подданным и неизменно преданным Российскому Государству. Обещаюсь и клянусь исполнять законы Государства Российского и повиноваться Российскому Правительству, ныне возглавляемому Верховным Правителем». Слова присяги подчеркивали временный характер власти – «впредь до созыва Национального Учредительного Собрания». Принесение присяги происходило по порядку, принятому в Российской Империи: в православных храмах, мечетях или костелах. Члены Совета министров, сенаторы и Верховный Правитель приводились к присяге Высокопреосвященнейшим Архиепископом Омским Сильвестром.
Характерна и корректировка существовавшей еще в Российской Империи «подписки, отбираемой от всех военнослужащих, при зачислении их в состав Российской армии». Она давалась «независимо от принесения общеустановленной присяги на верность службы Государству Российскому, возглавляемому единой властью Временного Всероссийского Правительства Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего Адмирала Колчака. Военнослужащий давал «торжественное обязательство», что на все время службы он будет «строго соблюдать существующие военные законы и уставы, а также и те, кои будут введены в действие во время нахождения на военной службе». Печальный опыт «демократизации армии» 1917 г., забвения принципа «армия вне политики», отразился в следующих обязательствах: «Не входить в состав и не принимать участия в каких бы то ни было союзах, группах, организациях (в том числе масонских), товариществах, партиях и т. и., образуемых с политической целью», «не принимать какого-либо участия в противоправительственной агитации и пропаганде»; «не произносить публично речи и суждения политического содержания», «не принимать непосредственного участия и не присутствовать на каких-либо сходках, митингах или манифестациях без разрешения своего непосредственного начальства»; «не участвовать без разрешения своего непосредственного начальника в каких-либо чествованиях, носящих публичный характер», кроме того, «не состоять на службе в городских, земских, общественных и частных учреждениях и предприятиях», «не заниматься литературной работой и сотрудничеством в повременной печати». Что касается «начальства», то здесь «Подписка» отмечала обязательство «для поддержания дисциплины и авторитета начальников никогда и нигде не осуждать их действия, а, наоборот, всегда и всеми силами способствовать поддержанию их авторитета». С одной стороны, подобные ограничения по военной службе были вполне оправданны с точки зрения недопустимости всего, что может помешать армии выполнить свой долг восстановления единой российской государственности. С другой – в условиях гражданской войны, вызванной политической борьбой, отказ от «участия в политике» мог приводить к определенной самоизоляции военных, к проблемам в понимании того, как нужно «обустраивать Россию», как должны работать «гражданские власти». Так или иначе, но обращение к «дореволюционному» опыту организации армии достаточно показательно (7).
