Приход к власти адмирала Колчака, формирование всероссийского масштаба Белого движения, а также официальное провозглашение большевиками политики «красного террора» (после покушения на Ленина 30 августа 1918 г.) изменили правовое определение «борьбы с советской властью». Пока в антибольшевистском движении преобладали социалистические группы и партии, о большевиках говорили преимущественно как об «узурпаторах власти», совершивших «государственный переворот». С конца 1918 г., с окончательным формированием политико-правовых позиций Белого движения, эти же действия рассматривались все чаще как проявление радикального направления политической жизни, которое не вписывается даже в признанные принципы социалистической идеологии. Кроме того, окончание Первой мировой войны и ликвидация Восточного противогерманского фронта делали неактуальными обвинения в «измене» и сотрудничестве с врагом («шпионаж в пользу Германии», заключение «предательского Брестского мира» и др.). Тем самым становился закономерным переход к оценке событий октября 1917 г. как «бунта против законной власти», преемственность от которой декларировалась белыми правительствами, и, соответственно, – от 108-й к 100-й статье Уголовного Уложения. В это же время «познание большевизма как общественной болезни, во всех его проявлениях и стадиях», стало еще одним направлением политики белой власти. Правовой нигилизм большевистской идеологии отмечал, в частности, профессор П. И. Новгородцев: «Большевизм начинает с анархии и кончает деспотией… в противоположность демократии, как правления всего народа в совокупности классов, выдвигает один привилегированный пролетариат, вместо одного общего и единого для всех закона – привилегию и преимущества неимущих, вместо идей уравнивающего всех права – идею, превозносящую силы пролетариата. Демократия опирается на всеобщее избирательное право, диктатура – на классовые привилегии».
Создавались и «особые» судебно-следственные органы. «Выявление перед лицом всего культурного мира разрушительной деятельности организованного большевизма», изучение «исторического происхождения большевицкой доктрины, теоретических, научных и метафизических работ социалистических мыслителей, влияния социалистических учений на психологию народных масс, а равно влияние исторических, социальных и политических условий народной жизни на распространение большевизма», изучение «приемов, условий и способов большевицкой пропаганды не только во всех классах и национальностях нашего государства, но и среди других народов», – все это направления работы создаваемых в 1919 г. специальных комиссий «по расследованию злодеяний большевиков» (4).
Новое направление получила деятельность судебно-следственных комиссий. Стал меняться их кадровый состав. По оценке современников, «все чины судебно-следственных комиссий были с высшим юридическим образованием и во многих случаях с солидным практическим стажем по службе в судебных установлениях». Учитывалось также и международное значение деятельности данных структур. В телеграмме министра иностранных дел Российского правительства С. Д. Сазонова на имя управляющего министерства иностранных дел в Омске И. И. Сукина от 28 апреля 1919 г. говорилось: «Политическое Совещание считает необходимым сосредоточить в Париже материалы и документы, устанавливающие преступления большевиков, собранные с соблюдением всех гарантий точности и достоверности. К числу таких преступлений должны быть отнесены убийства, грабежи, разбои, истязания, поругания святынь, равно лишение русского народа завоеванных свобод, как то: закрытие органов печати, разгон городских дум, взятие заложников, аресты без предъявления обвинения, обыски без законного основания, незаконная конфискация имущества и т. и. Ввиду этого крайне желательно незамедлительно организовать на местах, главным образом в только что освобожденных от большевиков районах, следственные комиссии из лиц, занимавших судебные должности… Документы эти направлять в Посольство России в Париже, где они будут изданы как акты правительственных комиссий о зверствах большевиков. То же сообщите в Екатеринодар» (5). Для белого Юга совет Сазонова оказался даже «запоздалым». Здесь уже собирала информацию о «преступлениях советской власти» утвержденная 4 апреля 1919 г. по распоряжению генерала Деникина «Особая следственная Комиссия по расследованию злодеяний большевиков» (проект ее создания принят Управлением юстиции еще 21 декабря 1918 г.) во главе с известным юристом, членом кадетской партии, действительным статским советником Г. А. Мейнгардтом. За время работы Комиссия составила более 150 дел, сводок, отчетов о массовых казнях, надругательствах над святынями Русской Православной Церкви, убийствах мирных жителей, других фактах красного террора. Аналогичные Комиссии создавались на Востоке и Северо-Западе России. В феврале 1919 г. в Омске была образована Особая Комиссия во главе со следователем Н. А. Соколовым и генерал-лейтенантом М. К. Дитерихсом «по расследованию обстоятельств убийства Царской Семьи». После вышеупомянутой телеграммы Сазонова Совет министров Российского правительства на заседании 21 мая 1919 г. признал «желательным» создание подобных комиссий.
На Северо-Западе предполагалось, сразу же после «освобождения Петрограда от ига большевиков», создание под руководством министра юстиции Северо-Западного правительства Е.И. Кедрина «Государственной комиссии по борьбе с большевизмом». Ее статус стал примером сочетания «судебно-следственных» и «научно-административных» методов. Комиссия предназначалась для выяснения виновности «не только коммунистов и большевиков в тесном смысле слова, но и всех тех лиц, которые так или иначе являлись их сотрудниками». В ее работе должны были участвовать литераторы, ученые, историки, общественные деятели, представители иностранных миссий. Работа проводилась специально подготовленными следователями по каждой сфере деятельности большевиков (от дипломатической до пропагандистской). Кедрин подчеркивал международное значение работы Комиссии: «Если вспомнить, что Венгрия, Финляндия, Эстония, Латвия и даже Германия, не говоря уже об азиатских государствах, оказались не чуждыми большевизму, который оказался чрезвычайно заразительным, то надо прийти к заключению, что чрезвычайные профилактические меры против большевизма необходимы и не только в России, но и на пространстве всего мира». Но не только сбор и распространение информации входили в функции Комиссий. «Все материалы, заключающие указания на преступные деяния и виновность отдельных лиц, Особая комиссия сообщала подлежащим следственным и судебным властям» – так определялась задача Комиссии Мейнгардта. Собранные сведения становились основой для последующих расследований. Никто не должен уйти от наказания, поскольку «оставление без репрессий самых ничтожных участников преступления приводит к необходимости со временем иметь с ними дело уже в качестве главных виновников другого однородного преступления», – считал Кедрин (6). Предполагались открытые политические процессы, изобличающие «преступную деятельность лиц, заливших кровью и разоривших страну, поправших все начала законности и свободы».
После прихода к власти Колчака Российский Совет министров 3 декабря 1918 г., «в целях сохранения существующего государственного строя и власти Верховного Правителя», скорректировал статьи Уголовного Уложения 1903 г. и уравнял статус власти Верховного Правителя и статус Государя Императора. В Министерстве юстиции в начале 1919 г. был разработан законопроект «О Государственном бунте». Законопроект дважды обсуждался в Совмине, в сибирской печати. Критику вызывали, в частности, статьи проекта о «бунте» лишь против Временного правительства Керенского, тогда как следовало бы расширить их в диспозиции «преступлений и бунта против всех антибольшевистских организаций и правительств». Передача дел о «бунте» в ведение военной юстиции в то же время означала, что ответственность наступит только в случае совершения преступлений в прифронтовой полосе или в местности, объявленной на военном положении, что сужало круг лиц, подлежащих ответственности (7). Лиц, «опасных для государственного порядка», предполагалось отправлять в ссылку «в отдаленные местности» на срок до 5 лет. Подобная «гуманность» в отношении государственных преступников также вызывала нарекания. Отмечалось, что в этом случае выгодно быть членом большевистской партии, так как, например, за грабеж предусматривалось наказание в виде каторжных работ до 12 лет, а членство в «преступной» организации каралось только ссылкой. Справедливую критику вызывало и отсутствие в проекте наказаний за преступления против Православной Церкви, типичные для «безбожников-большевиков» (8).
