Страшные обвинения в «измене Родине» не могли остаться без ответа. Бермондт пытался оправдать свои действия против латвийского правительства необходимостью «обеспечить тыл», упрекая Юденича в том, что последний поставил Северо-Западную армию «в условия невыносимо тяжелые для русской гордости» и не смог должным образом «обеспечить тыл». Бермондт имел в виду зависимость Юденича от Антанты и возможную (оправдавшуюся впоследствии) враждебность к его армии со стороны Эстонии. Граф Пален от имени Совета Управления Западной России отметил, что обвинения ЗДА со стороны Юденича «последовали под давлением темных сил». Подобные взаимные обвинения не могли считаться достаточно объективными. Северо-Западная армия вела операции на территории Псковской и Петроградской губерний. Она не опиралась на поддержку иностранных подданных (хотя бы и добровольцев) и не нарушала принятых обязательств по ведению военных действий в рамках общего антибольшевистского фронта. Но можно ли было считать «изменником» Бермондта? То, что им предпринимались далеко не во всем продуманные действия, связанные к тому же с «немецкой поддержкой», отнюдь не свидетельствует о его сознательной «измене», сознательном стремлении подорвать силы Белого движения. Антибольшевистским силам на Западном и Северо-Западном фронтах не хватало согласованности действий и обоюдного доверия. Это стало одной из причин поражения Белого движения в годы Гражданской войны в целом и в данный период. Во всяком случае, совершенно очевидно, что появление хотя бы 15—20-тысячной (исключая немецких военных) хорошо вооруженной и обученной группировки белых войск в разгар боев под Петроградом привело бы совсем к иному результату, чем тот, который ожидал Северо-Западную армию в ноябре 1919 г. (23).
После неудачных попыток переправиться через Двину и взять Ригу для командования ЗДА стала очевидной перспектива полного провала военной операции на «двинском направлении». Для отражения атак ЗДА с нарвского фронта были переброшены 4 эстонских бронепоезда, корабли английского флота постоянно обстреливали позиции войск Бермондта. Отношение к Белому движению оказалось совершенно испорченным. Пока ЗДА «штурмовало» Ригу, дислоцированный в Литве отряд полковника Вырголича, также не признававший литовскую государственность, попытался выступить на соединение с Бермондтом. Пять недель продолжалось противостояние под Ригой, закончившееся поражением ЗДА. 10 ноября 1919 г. началось контрнаступление латышской армии, завершившееся занятием Курляндии и падением Митавы. 19 ноября Бермондт фактически сдал командование ЗДА немецкому генералу Эбергарду, заявившему, что «германское правительство гарантирует амнистию всем солдатам русско-немецкой армии». Латвийское правительство и предпарламент были готовы начать военные действия против Германии, однако немецкие добровольцы довольно скоро были отправлены домой, а русские солдаты и офицеры снова оказались в лагерях; в начале декабря 1919 г. из остатков ЗДА был сформирован «Русский отряд на территории Германии». По мнению сенатора Бельдгардта, ЗДА предали ее же «верные союзники – германцы». Армия и не должна была наступать на Двинск и Великие Луки. Немецкие военные представители в Курляндии полагали использовать Бермондта и его силы в качестве дополнительного фактора давления на Латвию с целью получения от правительства Ульманиса обещанных земельных наделов. Утверждение правительства Ниедры вполне согласовывалось с планами фон дер Гольца, но как только русские части ЗДА начали переправу через Двину, последовал категорический приказ начальника немецкой Железной дивизии майора Бишофа, требовавший немедленного прекращения переправы. В результате предательская позиция немцев, по отношению к русским интересам, и здесь проявилась в полной мере: «вся операция имела только одно объяснение – желание провалить наступление Юденича на Петроград, создав ему осложнение в тылу» (24). Сам же Бермондт предпринял попытку перейти на белый Юг. Надежды на сосредоточение остатков белых армий Европейской России именно в этом регионе была характерна и для белого Севера, и для Северо-Запада. В своих приказах по армии Бермондт заявлял о готовности «присоединиться к армии генерала Деникина», обращался к Главкому ВСЮР с просьбой принять ЗДА «под свое командование». Однако дальше намерений дело не пошло, и в середине декабря бывший командующий армией отбыл в Берлин. Незадолго до отъезда, 1 декабря 1919 г., он (согласно «ходатайству чинов своей армии») «принял на себя» чин генерал-майора и потребовал называть себя князем Аваловым – по сочетанию фамилий первого (Авалов) и второго (Бермондт) супругов его матери он стал носить фамилию Бермондт-Авалов (25).
С историей Западной Добровольческой армии достаточно тесно связана проблема «смены ориентации» внешнеполитического курса Белого движения. «Германофилия» была характерной для многих политических деятелей антибольшевистского фронта еще в 1918 г. Надежды на «помощь немцев» связывались с возможностью восстановления монархии в России. В январе 1918 г. в подпольных структурах Петрограда был распространен список правительства, возглавляемого бывшим министром юстиции Совета министров Российской Империи и председателем Государственного Совета И. Г. Щегловитовым. В марте 1918 г. в помещении Съезда торгово-промышленного Союза на Литейном проспекте в Петрограде состоялось собрание, посвященное заключению Брестского мира и тем перспективам российско-германских отношений, которые создавались благодаря этому акту. На заседание были приглашены опытные дипломаты. Идею необходимости тесного союза с Германией отстаивал бывший товарищ министра иностранных дел, один из авторов акта о непринятии Престола Великим Князем Михаилом Александровичем барон Б. Э. Нольде. По его мнению, «Брест-Литовский акт не так уж плох: образование Украины – явление «временное», отторжение Балтийских государств еще не означает их присоединения к Германии, образование Польши возбудит германскую национальную стихию». Его оппонентом выступил бывший начальник Дальневосточного отдела МИДа Г. А. Козаков, отметивший «силу, еще совсем не исчерпанную, Северной Америки и, наконец, Японии, которая ограничилась во время войны снабжением союзников и «запугиванием Китая». «Эти две державы вместе с остальными союзниками «добьют Германию», даже если благодаря германскому упорству война затянется. А при победе союзников Брест-Литовский мир «рассеется как дым». «Германофильская ориентация преждевременна, – говорил Козаков, – пока немцев не разобьют, с ними нельзя разговаривать, они не представляют союза с Россией на равных началах, а все на началах подчинения». «Точки над i» поставил последний министр иностранных дел правительства Российской Империи Н. Н. Покровский, заявивший, что «сам союз монархической Германии с большевизмом указывает на безвыходность военного положения Германии». Правда, и после победы Антанты над Четверным Союзом перспектив для России бывший министр не видел. Итоги войны заставят союзников «отыграться либо на Германии, либо на России, а вернее – на двух вместе».
Несмотря на далеко не очевидные возможности военной победы Четверного Союза, «германофильские настроения» поддерживались также надеждами на спасение Царской Семьи. «Германофилы-монархисты» были убеждены, что это может произойти только благодаря помощи немецких военных и дипломатов в Москве. Антибольшевистские структуры стремились наладить взаимодействие с германским посольством и лично с графом Мирбахом. Нольде активно сотрудничал с Кривошеиным, который, в свою очередь, надеялся с помощью германского посла добиться «освобождения екатеринбургских узников». Психологическую оценку произошедшего совмещения «германофильства» и «монархизма» дал Михайловский: «Монархический призрак, который, казалось бы, исчез под февральскими лучами, снова ожил после злоключений, вызванных демократическими и социалистическими экспериментами как при Временном, так и при большевистском правительстве. Надвигающаяся германская оккупация придавала этому монархическому призраку традиционно уютный германофильский оттенок, не говорилось о монархии вообще, а говорилось о Романовых, которые одни могут заключить «настоящий мир» с Германией.
