В отличие от деятелей «республиканцев», члены РПС отнюдь не настаивали на каких-либо «условиях признания» Белого движения, считая наиболее важным продолжение вооруженной «борьбы с большевизмом». Тем не менее отсутствие критики Российского правительства в официальных декларациях РПС и РПД не означало отказа от политического давления на белые правительства посредством частных контактов и переписки. Это неоднократно проявлялось в телеграммах Львова, Маклакова, Струве, Чайковского, отправленных весной – летом 1919 г. министрам и политическим деятелям белого Юга и Сибири (см. приложения № 11, 21, 34). В частности, предлагалось сделать «более демократичной» аграрно-крестьянскую политику: она не должна «создавать впечатления о реставрации» прежних правовых отношений поземельной собственности. В официальных декларациях и адмирала Колчака, и генерала Деникина всячески подчеркивался тезис о приоритете крестьянской собственности, о переходе к крестьянству большей части бывших частновладельческих (помещичьих) земель.
Демократизация власти, укрепление доверия между обществом и властью были предметом писем Маклакова в Екатеринодар, в Национальный Центр и в Омск, в управление иностранных дел Российского правительства. 6 января 1919 г. Маклаков отмечал, что «война кончилась победой демократии и демократические идеи сильны… Вопрос интервенции, признания правительства, нашего полноправного участия на конгрессе (конференции. – В.Ц.) и даже самые условия мира зависят от того, в какой мере будущее России будет внушать доверие и симпатии демократиям-победительницам». Именно поэтому «необходимо не только воздерживаться от каких-либо шагов, которые давали бы повод предполагать восстановление господства привилегии, но и необходимы положительные торжественные заявления, которые показали бы истинное лицо той России, которая будет завтра». В частности, Маклаков предлагал: «Было бы нужно торжественно признать, что Россия стоит на почве 14-ти пунктов Вильсона как программы мира… желательно признать право России самой решить свою судьбу на началах народного суверенитета и непременно сделать заявление об уважении России к правам национальностей, ее населяющих. Это единственное средство бороться против сепаратизма». Политикам, дипломатам и военным в России следовало бы учесть, что «общественное мнение победивших демократий требует подобных заявлений и боится призраков политической и социальной реакции».
9 марта Львов сообщал о влиянии «общественного мнения» на позиции союзных политиков: «Возможность помощи нашим национальным армиям в борьбе с большевиками измеряется степенью демократичности наших правительств и Политического Совещания, доверием и симпатиями, которые они внушают. Всякая тень старой России внушает недоверие». В качестве «единственного ответа» на подозрения в «реакции» Львов считал «практическое подведение демократического фундамента русской государственности путем выборов представителей областей в центральное представительное собрание», что, однако, «определяется местными условиями момента». В любом случае нужно было «не упускать ни одной возможности привлечения общественных организаций к государственной работе, к созданию демократических органов общественного самоуправления, в которых будет проявляться участие общества в управлении страной и воспитываться сознание солидарности и ответственности». Очевидно, что сообщения Маклакова и Львова о росте симпатий к «демократии» повлияли на важное заявление РПС от 9 марта 1919 г. В нем говорилось о перспективах разрешения вопроса «о национальностях». Не отрицая проблемы «ориентации в сторону полной независимости» со стороны целого ряда наций, члены российской делегации отмечали, что «Россия, окончательно порвавшая с централистскими тенденциями старого режима, всячески готова пойти навстречу справедливому желанию этих национальностей организовать их национальную жизнь». Формы, в которых представлялось осуществление этих желаний, виделись такими: «Новая Россия понимает свое переустройство только на основах свободного сожительства населяющих ее народов, на принципах автономии и федерализма и – в некоторых случаях, разумеется, – с общего согласия России и национальностей, даже на основах полной независимости». Тем самым заявлялся уже вполне вероятный факт признания новых государственных образований», что само по себе уже указывало на отказ от жесткого понимания лозунга «Единой и неделимой России».
Новые государства должны будут «побороть анархию» и утвердить «победу демократии и цивилизации». Но до тех пор, пока на территории бывшей Империи не установилось «порядка» и «спокойствия», после которого станет возможным созыв Конституанты, РПС полагал для союзников необходимым руководствоваться следующими положениями. Во-первых, признание Державами невозможности «решения без ведома и согласия русского народа» любых территориальных вопросов, «касающихся Русской Империи в ее границах до 1914 года, за исключением этнографической Польши». Во-вторых, Державы, «желая помочь национальностям организовать их национальную жизнь… предлагают признать нынешнее временное их политическое устройство… Державы готовы рассматривать, как правительство, всякую (!) власть, организованную этими национальностями, поскольку эта власть сообразуется с демократическими принципами и пользуется доверием населения».
Сазонов в циркулярной телеграмме от 19 марта № 493 информировал российские и зарубежные диппредставительства о мотивах написания данного заявления: «Продолжение русской разрухи в период переустройства международной обстановки создает настолько благоприятные условия для сепаратистских стремлений инородных национальностей России, что приходится серьезно считаться с возможностью, хотя бы для некоторых из них, добиться ныне же признания их независимости со стороны союзников». Соглашаясь, как было сказано в заявлении РПС, на признание «автономии и федерации» и даже «независимости по соглашению с Россией», следовало «подчеркнуть связывающие нас с окраинами жизненные для нас экономические, финансовые и военные интересы, которые не могут не быть принятыми в расчет при окончательном устройстве России». Оставаясь в рамках норм международного права, Сазонов полагал, что, «идя навстречу потребностям момента», допустимо «применить в отношении к этим народностям временный режим, признав фактический характер образованных ими правительств, и установить сотрудничество с ними для борьбы с большевизмом и восстановления нормальных условий жизни». То есть РПС допускало возможность признания «фактического статуса» государственных образований на территории бывшей Империи и ожидало подобных шагов и от союзников (признания «де-факто», но не «де-юре»). Позднее такое признание было осуществлено в политическом курсе белых правительств по отношению не только к Польше, но и к Финляндии, Прибалтийским государствам, Республикам Закавказья. В телеграмме в Омск 3 апреля Сазонов разъяснял, что его «заявление имело в виду не содействие организации новых правительств, а урегулирование положения образований, уже фактически действующих… Непримиримое наше отношение имело бы последствием признание союзниками независимости национальностей помимо и против нас». Упреждая вероятный вариант развития событий, Сазонов считал, что «центр заявления в том, что, помимо этнографической Польши, никакие вопросы не могут быть решены без участия и согласия России… Взгляд о будущем строении государства высказан лишь в форме общего предположения». «Урегулирование взаимоотношений с национальностями было бы в будущем бесконечно труднее, если бы национальности были признаны помимо и против нас». По мнению министра, «заявление имело значительный успех и в общем улучшило положение».
