Именно такое понимание «белой борьбы» и принципа «непредрешения» делало ее осмысленной и целенаправленной, придавало ей характер не только военного, но и политико-правового «противостояния большевизму».
В случае же признания полной неправомерности актов 2 и 3 марта 1917 г. «белая борьба» становилась хотя и героической, но совершенно абсурдной (а потому и «обреченной») борьбой за некую «синюю птицу» абстрактной «Единой, Неделимой России». Но если подобная оценка встречалась в воспоминаниях некоторых участников Белого движения (особенно среди военных), то это отнюдь не свидетельствовало о «бессмысленности» сопротивления, не подрывало его сути.
Безусловно, в условиях санкционированного актом 3 марта «непредрешения» было сложно утвердить официально какой-либо определенный политический лозунг, в том числе и лозунг возрождения монархии. Провозгласить монархический или республиканский лозунг можно было лишь на уровне всенародного, всероссийского Собрания (подобно Земскому Собору 1613 г.). Провозглашение его в отдельных регионах, отдельными правителями или правительствами признавалось недопустимым. Даже Приамурский Земский Собор (1922 г.) провозглашал монархический лозунг только в рамках собственных, «региональных» норм. Это же относилось и к вопросу о принципах государственного устройства. Поэтому упреки части эмиграции в «нежелании» лидеров Белого движения провозгласить восстановление монархии не могли считаться оправданными.
Актуальность данного положения была важна и с точки зрения споров между «соборянами» (сторонниками восстановления монархии посредством акта Учредительного Собрания – Земского Собора) и «легитимистами» (сторонниками восстановления прав старейшего представителя Дома Романовых на основании «нелегитимности» акта отречения). Представители Белого движения в период 1917–1922 гг. могут считаться первыми «соборянами» в деле возрождения монархической традиции.
Правда, это не противоречило и основному тезису легитимистов, согласно которому «Престол не должен быть вакантным». Беспрецедентное прежде «непринятие Престола» Михаилом Александровичем делало верховной властью ее временных носителей, но из его акта отнюдь не следовало отрицание прав Дома Романовых на Престол. Михаил Александрович оставался фактическим «Престолоблюстителем» и был таковым до своей кончины, после которой «Престолоблюстительство» переходило к следующему по старшинству члену Дома Романовых (если он не был лишен прав на Престол).
Но «Престолоблюстительство» никоим образом не означало и не могло означать безоговорочного «возглавления Государства Российского». Чтобы наступила данная, вторая ступень восстановления монархической государственности, требовалось уже «соборное утверждение» (во многом по аналогии с местоблюстительством Патриаршего Престола и последующим избранием Патриарха).
Для политико-правовой характеристики 1917 г. и последующих событий гражданской войны следует учитывать и чрезвычайно возросшую в это время популярность принципа т. и. «народного суверенитета». Его сторонники исходили из тезиса об утверждении формы правления посредством «народного волеизъявления» (через представительные органы власти). Последователями данного принципа были и большевики, выдвигавшие идею «советовластия» как наиболее демократическую, с их точки зрения, форму управления. И совершенно напрасно искать в этом принципе выражение «многомятежного человечества хотения» (оценка Учредительного Собрания Зызыкиным). Созыв Всероссийского Учредительного или Национального Собрания или Всероссийского Земского Собора (название не меняло сути) предполагал прежде всего осознанный отказ от революционной смуты, покаяние и примирение, наступление «гражданского мира» и прекращение «гражданской войны». Должно произойти подлинное преображение России, общества, народа. На этом основании и можно будет строить новый государственный порядок. В этом процессе и произойдет подлинное «согласие и примирение».
В этом отношении весьма показательна оценка актов 2 и 3 марта генерал-лейтенантом М. К. Дитерихсом, официально объявившим о необходимости восстановления монархии в России на Приамурском Земском Соборе. В одном из писем, написанном в разгар «легитимистских дискуссий», 6 мая 1924 г., он указывал: «Я получаю сейчас брошюры, даже целые книжки дорогого издания, с подробным разбором основных законов и определением юридических прав тех или других из Членов Дома Романовых на прародительский Престол. Если бы эти монархисты стояли на правильной и прочной почве национальной идеологии, то они не выказывали бы себя такими слепцами. Ведь с того момента, как Император
Николай II отрекся от Престола и своим актом изменил самодержавные основные законы Павла на конституционные положения, а мы все, во главе со всей плеядой Великих Князей, приняли его отречение и санкционировали отпад от самодержавных принципов, основные законы Императора Павла потеряли всякую свою силу на веки вечные, и члены Дома Романовых утратили всякие права на престолонаследие по принципам основных законов». «Раньше чем думать об избрании Царя, надо проникнуться всем существом мистическим актом «обирания» и подходить к делу восстановления монархии в России с чистейшей совестью в смысле полного отказа от узурпаторства прав народа в этом деле. Иначе мы не добьемся видеть Россию снова Великой, Самодержавной, Христовой державой, так как и Бог не попустит изменения, и единственный проявитель его воли на земле – народ – не примет нас».
«Если бы современные монархисты глубоко и горячо исповедовали религию русского национального монархизма, то молились бы они теперь, со всем пылом и страстностью, не о восстановлении царя, а о возрождении к монархизму народа».
Таким образом, принципы народного, общественного, соборного призвания оставались неизменными в программных установках Белого движения, наполняя лозунг «непредрешения» значительным духовным, нравственным содержанием. Но и лозунг «непредрешения» не оставался неизменным. «Требования времени», происходившие перемены в экономике, политике, в общественной жизни, оказались настолько глубоки, что «непредрешение» стало невозможно реализовать во всем и везде. Даже в теоретических спорах о восстановлении в России монархического строя не было убежденности в необходимости восстановления именно «самодержавной власти», в ее политико-правовом понимании, и «унитарной Империи». Уже цитированный выше Рейхенгалльский съезд в итоговой резолюции провозглашал восстановление норм Основных Законов только применительно к «восстановлению монархии, возглавляемой законным Государем из Дома Романовых». С точки зрения формы правления монархия предполагалась парламентарной: «… залог благоденствия, силы и самого бытия России заключается в действенном единении Царя со своим народом в лице избранников широких слоев населения». Аналогичные основания содержал, например, «Высочайший рескрипт» Кирилла Владимировича (6 ноября 1924 г.): «обеспечение всему населению России действительного участия в государственной жизни», «соглашение с народностями, отпавшими от России и получившими за время смуты особое государственное устройство, об установлении взаимоотношений с Россией», «разграничение основными законами круга ведомства центральной и местной власти на основаниях, обеспечивающих мирное сожительство всех слоев населения». Позднее, в 1928 г., Кирилл Владимирович предполагал даже сохранение советской вертикали как органической части «новой русской народной монархии»: «непременное и постоянное участие народных представителей в законодательстве и управлении Империи мыслится Мною как краеугольный камень новой монархической России». Переизбранные на основе представительства от социальных групп и различных организаций, «советы сельские, волостные, уездные, губернские и областные или национальные, увенчанные периодически созываемыми Всероссийскими Съездами Советов – вот что способно приблизить Русского Царя к народу и сделать невозможным какое-либо средостение в виде всесильного чиновничества или иного, пользующегося особыми преимуществами сословия…» (48).
