В феврале 1919 г. Новгородцев снова обратился к международной общественности, составив обращение от имени Национального Центра по поводу совещания на Принцевых островах. Профессор пытался разъяснить мотивы отказа белых правительств от участия в конференции, акцентируя внимание зарубежных политиков и дипломатов на невозможности оценить события, происходящие в России стандартными мерками политических учений. Не отрицая искренности намерений союзников («Мысль созвать выразителей самых различных течений и из их разнообразных заявлений получить представление о подлинном общественном мнении России – теоретически очень правильна»), Новгородцев возражал против формы осуществления этого намерения. Идея созыва максимально большого числа различных политических партий и общественных организаций с целью выработки некоего определенного соглашения (в случае с Принцевыми островами – с целью создания единого всероссийского представительства на Мирной конференции путем объединения всех политических организаций) казалась вполне приемлемой для периода 1917–1918 гг. Новой была попытка «посадить за круглый стол» не только антисоветские, но и просоветские структуры (представителей партий большевиков, левых эсеров, меньшевиков-интернационалистов и др.). Новгородцев приводил примеры Московского Государственного Совещания, Уфимского Государственного Совещания и Ясского Политического Совещания, подчеркивая, что они достигали результатов лишь тогда, когда ограничивали свою работу или общими высказываниями по поводу текущей политической ситуации (Московское Совещание), или определением только внешнеполитических приоритетов (Ясское Совещание). Даже наиболее удачный, с точки зрения достигнутых результатов, опыт работы Уфимского Совещания, закончившегося созданием Всероссийского правительства, очень скоро оказался невостребованным: «Эта Директория оказалась настолько бессильной, что адмиралу Колчаку не стоило никаких усилий ее устранить». Причины подобных «провалов», по мнению Новгородцева, заключались в бесперспективности любых попыток добиться соглашений и компромиссов на основе «соглашений» различных, нередко противоположных друг другу партийных структур. «Созывая по чисто искусственному способу… привлекая в свой состав, по большей части, представителей отдельных партий или групп, слабо организованных и не имеющих за собой ни моральной, ни материальной силы, отражающих более теоретические партийные мнения, чем жизненные интересы страны, все совещания этого рода являются оторванными от почвы и лишенными авторитета в глазах населения».
Профессор не отрицал принципиальной важности представительных структур. Ведь «настоящие представительные собрания, избираемые в условиях нормального времени, также составляются из членов партий». Но «в нормальных условиях… члены партий проходят через избрание всего избирательного корпуса, и, хотя он (избранный депутат. – В.Ц.) является представителем отдельного округа, но считается представляющим интересы и волю всего народа (выборы на мажоритарной основе – из членов различных политических партий. – В.Ц.)». А на вышеназванные Совещания «представители привлекаются непосредственно от партий и избираются, за ненормальностью настоящих партийных съездов, партийными комитетами». Повторять эту ошибку на Принцевых островах – недопустимо. Кроме того, в самом партийном калейдоскопе периода гражданской войны трудно найти структуры, отличающиеся не только прочной организацией, но и «идущие под флагом государственности». Партии периода «думской монархии» оказались в большинстве своем раздробленными, ослабленными. «Различные интеллигентские партийные организации, оторванные ходом событий от участия в непосредственной борьбе – это колеблющиеся и нерешительные (структуры. – В.Ц.)». Относительно «умеренные революционно-социалистические партии, пытающиеся идти сейчас под флагом государственности, полагают, что восстановление порядка в России должно сопровождаться немедленным восстановлением в ней и полной свободы в пределах, установленных правительством Керенского». Повторение опыта политической борьбы 1917 г., возврат к «режиму безграничной свободы» – также неприемлемы. Место прежних партий начинали занимать новые организации. Между тем союзники считали возможным пригласить их к совместному обсуждению важнейших государственных проблем, что было бы, по убеждению Новгородцева, роковой ошибкой («Эти интеллигентские течения, выброшенные за борт жизни суровым ходом событий, и приглашаются, главным образом, на Принцевы острова).
Что же нужно понять союзникам в отношении происходящих в России стремительных и бурных перемен? В условиях гражданской войны, как убеждал Новгородцев, «есть две настоящих реальных силы, которые борются между собой: сила большевиков и сила тех государственных элементов, которые прочно спаялись с армиями генерала Деникина и адмирала Колчака. К этим последним элементам относятся и местные образования, как организация Всевеликого Дона и Кубани». Ограничения «демократии» были неизбежны и применялись и Белым движением, и большевиками. «Государственные элементы, группирующиеся вокруг Добровольческой армии», убеждены, что «в момент длящейся борьбы с большевизмом и анархией охрана порядка требует чрезвычайных полномочий, не совместимых с режимом безграничной свободы». «В целях успешности борьбы необходимо наделение власти чрезвычайными полномочиями для восстановления порядка… необходима такая организация власти, которая обеспечила бы ей твердость, решительность и быстроту действия». Военное положение в прифронтовой полосе и, в случае необходимости, в тылу, – есть не «гибель свободы», а закономерное и необходимое для власти решение.
Почему же именно диктатура является естественным и неизбежным результатом развития политико-правового развития России во время революции и гражданской войны? Потому что таков закономерный итог развития «революционного процесса», замечает Новгородцев: «В каждой долго длящейся революции бывает момент, когда… революция гибнет от своей безудержности и своих заблуждений, когда остается только искать спасения во власти, по существу своему дисциплинирующей и распорядительной. Так было во Франции в годы Директории, так есть сейчас в России. Вожаки партий, начинавшие революцию, продолжают твердить о свободе и правах народа, не замечая, что бедствия народа проистекают теперь уже не от излишества власти, а от крайностей свободы, не от избытка дисциплины, а от анархической разнузданности интересов и страстей». Это происходит с «большевизмом», который «идет навстречу потребности власти, дисциплины и самообуздания; поскольку он остается делом партии и класса, постольку он оказывается неспособным выражать интересы наций во всей совокупности ее элементов, он становится террористическим и ненавистным». Белому движению приходится вести борьбу с диктатурой пролетариата. Но если приходится считаться с этой диктатурой во имя разрушения, во имя господства одного класса над другими, то диктатура во имя общенациональных ценностей и целей тем более оправданна и необходима. «Только подлинная национальная власть, выражающая нужду народа во всей совокупности его классов, способна выполнить дело воссоздания государственности и восстановления народной жизни». В этой оценке Новгородцев убежденно отстаивал идею, характерную для третьего периода в истории Белого движения (осень 1918 – осень 1919 г.): коалиции и компромиссы возможны только на основе объединения вокруг единоличной власти. Признавалась актуальность военной диктатуры, которая сама решит, какие формы взаимодействия с общественностью будут для нее приемлемы. «Для борьбы с большевизмом, который представляет собой яркий пример централизации власти, необходима такая же централизация всех сил и для борющейся с ним стороны. Построить власть на основе народоправства и по типу Директории, в угоду чисто теоретическим требованиям коллегиальности и коалиционности, – значит сделать ее бессильной и бездейственной».
