Второй, хотя и немногочисленной в то время, составляющей «контрреволюции» были монархисты. Не имея возможности работать легально, они действовали через структуры, объединявшие военных и политиков (Союз воинского долга, возглавляемый полковником Ф.В. Винбергом) и не провозглашавшие открыто монархических принципов. По словам Винберга, «под флагом официальных лозунгов собиралась, объединялась и сплачивалась известная группа офицеров, связанных общностью убеждений и чувств, переживаемых в страшную годину бедствий нашей несчастной Родины». Из Союза «вышло на патриотическую работу, монархическим принципом проникнутую, много честных, даровитых, полезных, идейных людей». В 1917 г. большинство монархистов поддерживало Корнилова в его намерениях установить в стране режим единоличной власти, рассматривая ее как один из этапов к восстановлению монархии. Правда, сам генерал относился к этим планам весьма осторожно. По свидетельству генерала Деникина, когда Гучков, уже после своей отставки, пытался убедить Корнилова в необходимости переворота с целью возведения на Престол Великого Князя Дмитрия Павловича, то генерал заявил, что «ни на какую авантюру с Романовыми не пойдет». В те дни применительно к планам «монархической реставрации» термин «авантюра» звучал достаточно убедительно.
Действительно, никаких сколько-нибудь серьезных попыток восстановления монархии не делалось, хотя уже летом 1917 г. в общественных настроениях наблюдался рост симпатий к «порядку» и «единоличной власти», ассоциировавшейся с возвратом к монархии. В условиях ожидавшегося созыва Учредительного Собрания формула «непредрешения» устраивала многих сторонников восстановления монархии. «Монархическое знамя оставалось свернутым» ради возможностей легальной работы. Ее эффективность не исключалась даже в постфевральской России. По свидетельству Маркова 2-го, «в то время наша работа состояла в собирании осколков дотла разгромленного Союза Русского народа и в посильном создании новой организации монархистов. Пока Императорская Семья находилась в Царском Селе, никаких планов насильственного их освобождения мы не составляли… уже потому, что по этому вопросу имели определенное и несомненное сведение, что Государь Император на такие действия своего соизволения не даст…. Вопрос о насильственном освобождении Государя и Его семьи до сентября 1917 г. серьезно у нас не поднимался. И всякий здравомыслящий человек понимает, что в тогдашней обстановке войны и революции подобное освобождение, если бы оно даже удалось в Царском Селе, неизбежно привело бы к новому и опаснейшему пленению, ибо вывезти их из России без прямого содействия Англии было явно невозможно…» (9).
Наконец, третьей составляющей будущего Белого движения стали сугубо военные организации, из которых выделялся Всероссийский Союз офицеров армии и флота. Ухтомский справедливо называл его «делом рук Алексеева и офицеров Генерального Штаба». Его руководство составили офицеры-генштабисты – полковники Л.Н. Новосильцев (сокурсник Корнилова еще по Михайловскому артиллерийскому училищу и член кадетской партии, депутат 1 и IV Государственной Думы), В. И. Сидорин (будущий командующий Донской армией ВСЮР), С. Н. Ряснянский (будущий начальник разведотдела штаба Добровольческой армии), Д.А. Лебедев (будущий начальник штаба Ставки адмирала Колчака в 1919 г.). Генерал Алексеев стал почетным председателем Союза.
В ходе Учредительного съезда Союза в Ставке Алексеев и его в то время начальник штаба генерал-лейтенант А. И. Деникин выступили с докладами, которые, по оценке генерала Головина, можно было бы считать своеобразным «психологическим истоком русской контрреволюции». На съезде выступали также члены ЦК кадетской партии П.Н. Милюков, Ф. И. Родичев,А. И. Шингарев, известный монархист В.М. Пуришкевич. Алексеев говорил о «падении воинского духа Русской Армии», но отмечал и отсутствие в стране «той мощной власти, которая заставила бы каждого гражданина нести честно долг перед Родиной». Показательно, что в частной переписке, в своем дневнике Алексеев в июне – июле 1917 г. еще более пессимистично оценивал способности Керенского («фигляр-министра») и на посту военного министра, и на посту премьера: «Керенский не умеет стать выше партийного работника той партии, из которой он вышел; он не имеет силы отрешиться от ее готовых рецептов; он не понимает того, что армия в монархии и республике должна существовать на одних и тех же законах организации и бытия, он мечтает о сохранении в армии «завоеваний революции»; «будем снова болтаться между тремя соснами и искать путь, который ведет к созданию какой-то фантастической «революционной» армии», «… или Керенский печально сойдет со сцены, доведя Россию до глубокого военного позора в ближайшее время, или он должен будет очнуться, излечиться от своего самомнения и сказать себе, что время слов прошло, что нужна палка, власть, решимость».
Для понимания политических взглядов Алексеева необходимо учитывать, что, несмотря на все контакты (весьма эпизодичные) с представителями «общественности» в 1916 г., т. н. «переписку с Гучковым» (так и не начавшуюся, за исключением безответного письма самого Гучкова), генерал-адъютанта не без оснований подозревали как сторонника «контрреволюции» и «реакции». Родзянко в своем письме к главе правительства князю Львову (18 марта 1917 г.) давал весьма недвусмысленную характеристику бывшему начальнику штаба Государя: «Вспомните, что генерал Алексеев являлся постоянным противником мероприятий, которые ему неоднократно предлагались из тыла как неотложные; дайте себе отчет в том, что генерал Алексеев всегда считал, что армия должна командовать над тылом, что армия должна командовать над волею народа и что армия должна как бы возглавлять собою и правительство, и все его мероприятия; вспомните обвинение генерала Алексеева, направленное против народного представительства, в котором он определенно указывал, что одним из главных виновников надвигающейся катастрофы является сам русский народ в лице своих народных представителей. Не забудьте, что генерал Алексеев настаивал определенно на немедленном введении военной диктатуры (очевидно, имелся в виду проект, предложенный Государю 15 июня 1916 г. и предусматривавший введение должности «верховного министра государственной обороны», обладавшего верховной властью «во всех внутренних областях Империи». – В.Ц.). Для меня генерал Алексеев является почетным и достойным всякого уважения, доблестным, честным и преданным Родине воякою, который не изменит своему делу, но поведет его лишь в тех пределах, в какие оно укладывается точным соотношением с его миросозерцанием».
Временный Комитет Государственной Думы на своем заседании 19 марта 1917 г. признал, что «предыдущая деятельность генерал-адъютанта Алексеева, последовательно в роли начальника штаба Главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, Главнокомандующего армиями Западного фронта и, наконец, начальника штаба Верховного Главнокомандующего, а равно его отношение к вопросам внутренней политики, свидетельствующее о непонимании им настоящего момента, не дают уверенности в возможности успешного осуществления им задач Верховного командования армиями», и рекомендовал Временному правительству заменить Алексеева генералом Брусиловым. И хотя формальная отставка произошла позднее, подобное «давление», несомненно, сыграло не последнюю роль в смещении Алексеева с поста Главковерха (10).
Но эти требования «твердой руки», насущно необходимой «во имя завещанной Государем победы над врагом», стали основой будущей идеологии Белого движения, выдвигавшейся прежде всего российским офицерством. Эти требования вполне разделял и почетный председатель Союза офицеров, и многие общественно-политические структуры, зарождавшиеся в конце весны – начале лета.
