Управление же иностранных сношений в Крыму фактически сосредоточилось на определении внешнеполитического курса врангелевского правительства и согласовании деятельности, передаче информации из Крыма в европейские представительства. При этом, по оценке Михайловского, «все важные политические акты, например ноты иностранным державам, если они составляются в Париже, должны быть предварительно просмотрены, а в иных случаях и подписаны обоими названными лицами (т. е. и Гирсом и Струве. – В.Ц.). Таким образом, Струве в административном отношении мог распоряжаться лишь севастопольским управлением иностранных дел, а оно было до смехотворного миниатюрно. Получался своеобразный кондоминиум Струве – Гирса и неслыханное доселе ограничение прав министра иностранных дел». Действительно, структура управления в Зарубежье оказалась в 1920 г. довольно сложной и требовала дальнейшей регламентации.
Разработанные в июле 1920 г. «Временное постановление о заграничном представительстве Главного Командования Вооруженными Силами Юга России» и «Временные Положения об отдельных учреждениях Русского заграничного представительства (за исключением Ближнего Востока)» определяли, что все официальные, официозные и неофициальные, частные российские миссии, представительства в Зарубежье обязаны координировать свои отношения с «иностранными правительствами по делам и вопросам, имеющим политическое значение… с главой местного Российского Дипломатического установления». В свою очередь, все представительства Главкома ВСЮР подчинялись старшему дипломатическому представителю России (т. е. Гирсу), «которому общие указания Главнокомандующего сообщаются начальником Управления Иностранных Сношений». Тем самым подтверждалась необходимость постоянной координации усилий, согласования действий, проводившихся врангелевским правительством не только на территории бывшей Российской Империи, но и в Зарубежье. Примечательно, что в отличие от 1919 г., когда информацией о положении в Белоруссии, Бессарабии, Закавказье, в Украинской Народной Республике ведала Политическая Канцелярия при Главкоме (поскольку эти регионы не считались «исключенными» из состава будущего Российского государства), летом – осенью 1920 г. проблемы, касавшиеся данных регионов, рассматривались уже в Управлении иностранных дел
[405].
По оценке Врангеля, «с уходом Сазонова теряло смысл и дальнейшее существование пребывающей в Париже политической делегации, одним из членов которой являлся С. Д. Сазонов. Делегация эта под главенством бывшего председателя Временного правительства Г. Е. Львова и при участии ряда общественных деятелей выступала по вопросам нашей внешней политики, с протестами, записками и меморандумами, не имевшими, конечно, существенного значения. Я телеграфировал нашему послу в Париже, что в дальнейшем все сношения будут вестись только через него одного». Таким образом, статус Маклакова существенно вырос, и российское посольство в Париже стало тем самым потенциальным «центром» в Зарубежье, о котором рассуждал Бахметев. После же признания Францией правительства Врангеля «де-факто» парижское посольство уже и формально могло претендовать на выражение всероссийских интересов
[406].
Правда, идея создания нового политического центра в Зарубежье, призванного обеспечить представительство российских интересов и разработку альтернативных политических программ, далеко не сразу утратила свою актуальность. По инициативе Г. Е. Львова и его ближайшего сотрудника В. В. Вырубова (бывшего управляющего делами Совещания в 1919 г.) предполагалось восстановление Русской Политической Делегации (или Политического Совещания). По мнению Вырубова, «это учреждение дало бы возможность Врангелю собрать необходимые общественные силы в Париже и создать хотя бы видимость поддержки его со стороны главных русских общественных течений». Следовало сохранить коалиционный характер Совещания (как и в 1919 г.) и персональное представительство. Новая «пятерка» могла бы включать в свой состав Львова, Гирса, Маклакова, Авксентьева и Милюкова. Другой проект предполагал создание при Русской Политической Делегации особой Временной Подготовительной Комиссии. В ее задачи входила «разработка вопросов, связанных с заключением мирных договоров». Состав Комиссии включал бы политический, военно-морской, экономический, финансовый и юридический (государственного и частного права) отделы. На них «возлагалось ближайшее изучение всех подлежащих их ведению вопросов и составление по ним письменных докладов», которые затем направлялись на утверждение Делегации.
Однако ни Струве, ни Врангель не поддержали данных проектов. Струве «предпочитал находиться в тесном союзе с военными и бюрократическими чинами при Врангеле, чем вступать в коалицию с парижскими общественными деятелями»
[407].
Завершило свою работу и Военное представительство Русских армий при союзном командовании. Врангелем было решено прекратить финансирование представительства, сохранив лишь систему военной агентуры, которая координировалась бы из Севастополя. В данном случае (в отличие от ситуации, при которой высшие дипломатические полномочия условно разделялись между Гирсом и Струве) решено было обойтись без посредничества единого представительства в Зарубежье, существовавшего еще с 1918 г. 31 мая 1920 г. в письме Струве глава представительства генерал от инфантерии Д. Г. Щербачев высказывал недоумение по этому поводу, считая решение Врангеля неоправданным: «При состоявшемся настоящем решении Главного Командования Ю. Р. о замене Военного Представительства при Союзных Правительствах и Командовании только одной военной агентурой во Франции, – я считаю прежде всего нравственным долгом указать на некоторую непоследовательность в вопросах, которые требуют однообразного решения. В то время как в целях объединения работы Представительств Балканского полуострова учреждается Представительство в Константинополе, в то время как Послу в Париже поручается объединение деятельности дипломатических представителей Западной Европы, – в это же самое время возникает мысль об уничтожении Военного Представительства при Союзных Правительствах и Командовании в Париже». Сложность положения усугублялась также тем, что числившийся военным агентом во Франции генерал-майор граф Н. Н. Игнатьев держал себя достаточно независимо по отношению к белым правительствам и нередко игнорировал распоряжения Щербачева. В частности, Игнатьев отказался перечислить в ноябре 1919 г. в Омск остатки валютных сумм, еще в 1917 г. депонированных в Banque de France на его счет генерал-лейтенантом М. К. Дитерихсом, представлявших собой средства российской 2-й Особой бригады Салоникского фронта. Позднее Игнатьев перешел на службу к советской власти. Независимо от дальнейшей судьбы возглавляемого им представительства, Щербачев считал «безусловно необходимым» сохранение «центрального органа, который бы руководил, снабжал средствами, ориентировал в обстановке и давал бы задания по пропаганде необходимых нам идей заграницей и наконец распределял бы равномерно средства между военными агентурами». Таким центром «по удобству сношений вализами (дипломатическими шифрами. – В.Ц.) и телеграфной связи с Европой, конечно, является Париж, как центр политической жизни Европы». Особенно актуальными Щербачев считал проблемы «ведения переговоров с поляками по координации совместных действий против большевиков…, получение следовавшего нам по Версальскому договору от Германии военного имущества». Тем более актуальным для 1920 г. представлялось мнение Щербачева, что снабжение союзниками белых фронтов зависело не от «демократичности политических программ того или иного правительства, а исключительно от военных успехов, одерживаемых белыми армиями». В реальности «ликвидация» военного представительства затянулась, и 17 июля 1920 г. Щербачев запрашивал Струве о порядке передачи дел военной агентуре. Но и в этих условиях Щербачев продолжал выполнять прежние обязанности. В разгар боев под Варшавой он отправил Врангелю письмо от маршала Фоша, указывавшее Врангелю на важность незамедлительного «энергичного наступления» в Таврии для отвлечения на себя части советских войск. Правда, пересылая письмо, Щербачев сопроводил его личным мнением, в котором предостерегал Врангеля от излишних надежд на поддержку со стороны Франции и Польши и считал «противоречащим русским интересам» сотрудничество с польской армией. Но эти советы Главком не принял
[408].
