Что же представляла собой идея Земского Собора в том виде, как это предлагалось «братьями-сибиряками»? В вышеупомянутом «ультиматуме» речь шла об органе, «в лице которого сам народ возьмет в свои руки устройство Сибири и изберет сибирское правительство». Таким образом, Собору предопределялся не совещательный и даже не законодательный характер, а – не больше не меньше – учредительно-санкционирующий, аналогичный Сибирской Областной Думе, распущенной год назад. По существу, происходил возврат к парламентской форме правления, оказавшейся столь опасной и бесперспективной в условиях военного времени, но весьма привлекательной для политической оппозиции и партийной элиты. Собор призван был создать совершенно новую вертикаль власти, при которой роль прежнего правительства становилась символической
[45].
Показательно изменение позиции Верховного Правителя в отношении новых перемен политического курса. Как Верховный Главнокомандующий, верный Положению о полевом управлении войск, Колчак не мог сочувствовать позиции Третьякова «власть военная да подчинится власти гражданской». Слишком свежи в его памяти были воспоминания 17-го года о развале на Черноморском флоте и золотом палаше, «отданном» морю. Подавляющее большинство генералов также было убеждено, что отсутствие «твердой власти», «военного порядка» привело к «разложению тыла». Еще более его могла раздражать позиция Пепеляевых. 23 ноября 1919 г., будучи в Новониколаевске, Колчак признал право премьера «образовать состав сотрудников по управлению страной», «намеченных на посты членов Совета министров». И одновременно с этим, «рескриптом» новому премьеру, было отправлено «предписание об улучшении быта военнослужащих и их семей» – яркое свидетельство обеспокоенности адмирала положением солдат и офицеров. В тяжелейших условиях начавшегося сибирского «Ледяного похода» Колчак поручал Пепеляеву утвердить «в срочном порядке» законы об увеличении содержания солдатам и офицерам на фронте, обеспечении их семей «деньгами, продовольствием и помещением», предоставлении льгот «в отношении земельного и хозяйственного устройства»
[46]. Проекты реформирования системы управления интересовали адмирала гораздо меньше, чем «заботы об армии, которые она заслужила». Но как Верховный Правитель, понимая политический характер гражданской войны, он мирился с необходимостью уступок и тактических компромиссов. Проблема заключалась в масштабе, пределе таковых. Если он признавал актуальность программы Пепеляева по реформированию существовавшей системы управления, то, получив утром 9 декабря «ультиматум братьев-сибиряков» о Земском Соборе, он пошел на уступки, означавшие, по сути, отказ от Конституции 18 ноября и сложившейся модели Российского правительства.
9 декабря 1919 г. со станции Тайга Колчак отправил текст проекта Указа: «С первых дней принятия мною власти Верховного Правителя я имел перед собой цель – созыв Национального Учредительного Собрания. Ниспосланными тягостными испытаниями цель эта ныне отдаляется, и разрозненные части России принуждены отдельно бороться с общим врагом – большевизмом. В целях подъема усилий народных я, оставляя за собой объединение всех сил, борющихся за Единую Россию, передаю дело борьбы Сибири с большевиками в руки самих сибиряков. Повелеваю Председателю Совета министров незамедлительно внести в Совет министров проект закона о Сибирском Земском Соборе с тем, чтобы таковой был созван в самый кратчайший срок. Земский Собор определит временное устройство Сибири и изберет сибирское правительство. Бог поможет нам завершить правое дело объединения свободной Единой России»
[47]. Тем самым Колчак полностью отказывался от контроля за сибирской политикой, сохраняя свою власть только как Верховный Правитель Российского госдарства. Благородный поступок адмирала, идущего ради стабильности фронта и тыла на подобный шаг, политически не был оправдан. Даже в случае сохранения «всероссийского» статуса Колчак терял свой аппарат управления, поскольку все время, начиная с 18 ноября, опирался на структуры бывшего Сибирского правительства. Единственный альтернативный путь состоял в том, что Сибирский Земский Собор санкционировал бы создание новой власти, но во всероссийском масштабе (повторив путь Уфимского Государственного Совещания и Уфимской Директории). В этом случае политическая целесообразность подобных действий становилась ничтожной, ведь от одной модели всероссийской власти перешли бы к другой. В случае же сохранения «краевого масштаба» Собора у Верховного Правителя России не оставалось иного выхода, кроме отказа от своего «всероссийского» имени и отъезда из Сибири. Возможен был и озвученный Дитерихсом переезд на Юг, но в статусе Верховного Правителя. Тогда в его подчинение автоматически ставился аппарат Особого Совещания, а Главком ВСЮР получал бы, вероятно, полномочия командующего Южным фронтом. Об этом варианте Пепеляев писал в своей телеграмме 10 декабря: «Верховный Правитель должен остаться для верховного объединения всех частей России. Местопребыванием может быть Юг России»
[48]. О том, насколько подобная перспектива устроила бы военно-политическую элиту белого Юга, во многом привыкшей к «самостоятельности» в отношениях с Сибирью, трудно ответить однозначно.
Глава 6
Попытки реализации «административной революции» Совета министров (декабрь 1919 г.).
Планы Пепеляевых не осуществились в той форме, в которой они рассчитывали. И «ультиматум» и Указ остались «на бумаге». Не было издано ни одного «подзаконного акта» в осуществление идеи Земского Собора. В реальности правительство, оставшееся в Иркутске, поезд Колчака и поезд Пепеляева жили как бы в разных политических измерениях. Получив сообщения о проекте Земского Собора, Совет министров воспринял этот акт как излишний в свете только что изданных поправок в Положение о ГЗС. В телеграфной переписке с Колчаком Третьяков, будучи фактическим председателем Совмина в условиях, когда премьер тоже оказался в «эшелоне», отметил, что хотя «вопрос о Земском Соборе есть вопрос большой государственной важности», но при этом даже «само название «Земский Собор» не может дать никаких указаний относительно его конструкции и компетенции». По мнению Третьякова, «возможно остаться при старой конструкции Земского Совещания, давши этому Совещанию законодательные функции, увеличивши количество представителей от местных людей, земств и городов, исключивши членов по назначению». Колчак ответил, что «так как представительство возможно только в части Сибири, то претендовать на всероссийское значение оно не может… термин «Государственное Совещание» ему не подойдет и его заменит Сибирское Земское Совещание; в связи с этим возникает целый ряд других вопросов о конституции правительства»
[49].
Еще более откровенно высказался в передовице «Русского дела» будущий идеолог «национал-большевизма» и «признания советской власти», а в 1919 г. «пламенный бард и идеолог диктатуры Колчака», глава Русского Бюро печати профессор Н. В. Устрялов: «Не случайно пришли мы в процессе гражданской борьбы к диктатуре. Не случайно осуществлена она на Юге и на Востоке России, причем на Юге в форме более чистой, чем на Востоке… «Представительное собрание с законодательными функциями» – в лучшем случае это будет посредственный суррогат народного представительства, вовсе не так уже превосходящий в этом своем качестве существующее Экономическое Совещание… Что можно ждать от настоящего законодательного органа? Либо он, поддавшись распространенным в Сибири, не изжившей большевизма, настроениям…, начнет проповедовать соглашательство с советской властью, либо он присоединится к программе правительства… Но Парламент не привлечет к правительству ныне чуждые ему социалистические элементы. Парламент может лишь ослабить власть, вернуть нас к эпохе правительства князя Львова, если не Керенского. Отказ от диктаториальной формы власти ныне есть неизбежно лишь мост к большевизму». По оценке Кроля, бывшего собеседником Устрялова во время переезда из Омска в Иркутск, профессор придерживался «крайне правых» взглядов: «о большевиках он говорил с пеной у рта и отказывался понимать, как можно подходить к вопросу исключительно рассудочным путем… Борьба не на живот, а на смерть; борьба – до конца» – вот что проповедовал Устрялов. Позднее, уже в Харбине, в полемике с Кролем Устрялов отмечал, что «суррогат парламента и парламентаризма, в виде разных «предпарламентов» и полу- или псевдопредставительных «совещаний», не укреплял власти, не создавал реально «единого фронта», не способствовал упорядочению управления и не успокаивал «оппозиционные» умы, а лишь возбуждал их к требованиям дальнейших «уступок». Настоящий же парламент был для белого правительства – как, впрочем, и для красного – непозволительной роскошью уже по одному тому, что он предполагает действительное осуществление гражданских свобод, совершенно немыслимое в эпоху революционного брожения и крушения старых, привычных социально-политических связей»
[50].
