Позицию Милюкова, находившегося в Киеве в дни работы московской конференции, характеризует его ответ в адрес ЦК «на тезисы доклада М. М. Вина-вера». В нем лидер партии выражает свое политическое credo по отношению к основным вопросам политического курса: «Менее всего я думал в такой области, как область внешней политики, устанавливать какие-либо непреложные аксиомы, годные на все времена и при всех обстоятельствах. Единственной такой аксиомой, абсолютной и неизменной, является только одна: благо родной земли. И даже в международном праве существует правило, согласно которому все договоры и обязательства сохраняют свою силу «при наличности прежних обязательств (rebus sic stantibus)». Идеи «реальной политики», хотя и вполне патриотичные по форме, ставились выше принципиальных норм международно-правовых отношений. Здесь Милюков подтверждал свою репутацию политика, для которого, по точной оценке Астрова, «тактика была всегда на первом месте, а нередко в полной мере заменяла принципы».
Милюков, по существу, отказывался от признания т. н. «союзнических обязательств», считая, что «в настоящее время фактически не существует того правового субъекта, который заключал договоры, не существует Российского государства». Кроме того, «не существует войны, и никакие силы не могут заставить русский народ начать ее вновь, какого бы мнения мы ни были о заключенном большевиками мире… Таким образом, при сложившихся условиях мы должны быть полными господами наших решений и руководиться исключительно нашими собственными интересами». В этих «интересах» Милюков усматривал прежде всего «воссоздание России», однако видел для этого иной путь, чем тот, на котором настаивал Винавер: «Я решительно возражаю против доктринерского запрещения членам партии «вступать в соглашения с германцами и тем менее – призывать их для создания власти, установления порядка местных сил». Показательно, что уже спустя несколько месяцев после окончательного поражения Германии Милюков на Ясском Совещании заявил, что, по его мнению, Брестский мир недействителен не только формально, но и фактически, а антибольшевистская Россия вполне может считаться субъектом международного права.
В письме к И. И. Петрункевичу (21 ноября 1918 г.) Милюков высказал ряд оценок в отношении принципов государственного устройства. По его мнению, блок с социалистами бессмыслен, поскольку «революция хотя и научила их кое-чему, но для совместных действий они все еще не годятся». Монархия как форма правления – «относительна», как и любая иная форма, однако необходимо учитывать ее сдерживающий характер для излишне активной «представительной системы»: «Без принципа монархии мы не сможем законно ограничить принцип народовластия… Применение силы, голой силы, теперь неизбежно, и скрывать это от себя нельзя». Что касается государственного устройства, то «нам лучше вернуться к унитарному типу государства и никоим образом не строить отношений с областями на начале договорном. Пределы автономий для разных областей России должны быть различны. Для Финляндии нужна реальная уния».
Так или иначе, но принципиальные расхождения по вопросу о «внешней ориентации» и о допустимости сотрудничества с оккупационными силами ради победы «антибольшевистского сопротивления» и «восстановления монархии» стали первой серьезной проблемой в прежде единой политической линии кадетской партии. Когда в Москву в середине июля 1918 г. дошли сведения о «германской ориентации» Милюкова на Украине, то «руководящие партийные сферы были поражены этой вестью как громом и сначала…, даже не хотели ей верить»
[544].
Вехой в истории кадетской партии можно считать события осени 1918 г. В Крыму, в Гаспре, в имении графини Паниной (члена ЦК партии) 2 октября 1918 г. прошло совещание членов ЦК (председатель – И. И. Петрункевич (отчим графини Паниной), Н. В. Тесленко, В. Д. Набоков, С. В. Панина, Г. Н. Трубецкой, П. П. Рябушинский, Н. И. Астров, присутствовали также бывший городской голова Нижнего Новгорода Д. В. Сироткин и Ф. И. Гаярин), на котором главными стали уже вопросы организации всероссийской власти, «преемственной прежней власти со всеми ее договорными обязательствами». Открыл собрание Астров, сразу же обозначивший очевидность скорого поражения Германии и «печальный факт» отсутствия «единой и независимой России» на предстоящей мирной конференции, равно как и отсутствие общепризнанного Всероссийского правительства (точные сведения об Уфимском Совещании и Уфимской Директории еще не были получены на белом Юге). Но каковы бы ни были решения союзников, представители антибольшевистского движения должны (по мнению Астрова) твердо придерживаться следующих пунктов: «Совдепия не должна быть допущена на Конференцию; Федерация вассалов Германии не может представлять Россию; Самочинные выступления политических групп и новообразований на Мирной конференции тоже недопустимы»
[545].
Окончание военных действий в Европе, очевидный разгром Германии делали необходимым, по словам князя Г. Н. Трубецкого, поддержавшего Астрова, «достижение единства государственной организации», «объединение России», которое позволит ей «из объекта превратиться в субъект» государственного, международного права. По его мнению, следовало «особое внимание обратить на Добровольческую армию, которая пронесла идею государственности, как священный Ковчег, через все испытания». Это его мнение поддержали Тесленко и Винавер. Учитывая, что «90 % офицеров монархисты», Трубецкой полагал возможным «объединить все интересы», сочетая принципы военной диктатуры с монархическими симпатиями, «поставив во главе Добровольческой армии Великого Князя Николая Николаевича, при условии непредрешения дальнейшего образа правления». Великий Князь представлялся «приемлемым и для союзников». В то же время нужно учесть, что «объединение партий в связи с конъюнктурой в Европе (победа союзных демократий) требует «равнения налево». Но и для «левых» кандидатура бывшего Верховного Главнокомандующего Российской Императорской армий была бы, по мнению Трубецкого, «возможна при заявлении, что она доведет страну до того момента, когда она сама будет в состоянии решить свою судьбу».
В. Д. Набоков соглашался, что «союзники вместе с германцами не должны мешать Добровольческой армии исполнить свою задачу и занять Москву». Однако настаивать на соблюдении заключенных во время войны договоров вряд ли возможно, так как «договоры обусловлены участием в войне, Россия же выбыла из строя», а «требовать исполнения обязательств по договорам мог бы только Николай II». С ним соглашался «резко и грубовато высказавшийся» П. П. Рябушинский, уверенный в важности «занимать позицию определенную – друзей и союзников Англии и Франции»: «Добровольческая армия пока ужасно бессильна. Нужно выдвинуть лиц, которые бы говорили с союзниками. Никто не сознает необходимости единой России с такой остротой, как промышленники… Большевики грабят, но немцы грабят еще более. Германия занимается скупкой заведомо краденного».
Еще более определенно о необходимости «всероссийского представительства» говорил приехавший из Москвы Винавер. С его точки зрения, «Уфа, Сибирь (Уфимская Директория и Совет министров в Омске. – В.Ц.) – искусственные построения», тогда как «освобождение России от большевиков» крайне важно, а из-за отсутствия всероссийского субъекта невозможно будет иметь представительство на запланированной «конференции победителей» в Париже. В отличие от Вина-вера, Астров, также приехавший из Москвы, считал, что Уфимское правительство «есть нечто очень близкое к тому, что в Москве состоялось как соглашение с союзниками» весной 1918 г., когда «Национальный Центр и Союз Возрождения явились объединенными группами с единой программой (позднее он сменит свою точку зрения на Директорию, посчитав ее нелегитимной. – В.Ц.)». Следовало «помочь двум центрам: Добровольческой армии и Уфимскому правительству», причем «сгруппировать оба центра на Юге». С этой позицией, в конце концов, согласился и Винавер, признавший, что «Добровольческая армия и Уфимское правительство должны быть привлечены в первую голову», при том «основой объединения» станет все же Добрармия. Следует, считал Винавер, «признать невозможность германо-союзнической оккупации» (с использованием остающихся в России подразделений немецкой армии. – В.Ц.) и в то же время «требовать» от Антанты «очистки Северной России и помощи в создании субъекта права». По мнению Винавера, «те части России, которые не признают единства России, не могут принимать участия в переговорах (самостийность)»
[546].
