Вопрос об отношении Святейшего Патриарха к советской власти нельзя отделять от общего отношения Русской Православной Церкви к тем политическим переменам, которые происходили в России во время «второй смуты». И здесь были определенные колебания, уверенность в скором «свержении советской власти» сменялась сомнениями в возможности подобного исхода, в победе Белого движения. Необходимо учитывать, что хотя Святейший Патриарх постоянно учитывал мнение Поместного Собора, а затем и Высшего Церковного Управления («Конституционный Патриарх», как называли его участники Собора), все же его личная позиция выражалась нередко независимо от соборных советов и пожеланий.
Первым публичным актом осуждения Святейшим Патриархом советской власти и ее политики следует считать Послание «Смиренным о Господе архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Церкви Российской» от 19 января 1918 г. Одной из причин Послания стали известия о начавшихся кровавых самосудах и казнях, в частности, о зверском убийстве в петроградской больнице в ночь с 6 на 7 января членов ЦК кадетской партии, депутатов Учредительного Собрания Ф. Ф. Кокошкина и А. И. Шингарева. В Москве, в храме Христа Спасителя, по благословению Святейшего Патриарха прошла заупокойная служба в память о погибших (на ней присутствовал почти весь ЦК кадетской партии)
[710]. Ярко звучали его слова: «Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем неповинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполняли свой долг перед родиной, что все свои силы полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности».
Примечательно, что в этих словах Послания говорилось о беззаконных убийствах вообще. Осуждались еще не действия советской власти как таковой, а лишь «безумцы», творящие «кровавые расправы». Обвинение правомерное, поскольку «красный террор» зарождался отнюдь не только благодаря большевикам. В нем были повинны и анархисты, и левые эсеры, и сотни т. н. «революционеров», отступников от Православия вне партий, стремившихся к скорейшему «углублению революции», а по сути – «братоубийственной брани». Обвинять советскую власть следовало, в данном случае, за ее попустительство преступлениям, за неумение поддерживать элементарную законность и правопорядок. Обличение пренебрежения правом, измерения ценности человеческой жизни нормами «революционной законности» – вот на что обращал внимание Святейший Патриарх.
Вторая часть Послания содержала прямое обвинение антицерковной, антиправославной, а, по сути, антинародной, антирусской политики проводимой отступниками от Православия, революционными организациями. Перечисления этих деяний не нуждаются в комментариях, слова Святейшего Патриарха четко их называют: «Благодатные таинства, освящающие рождение на свет человека или благословляющие супружеский союз семьи христианской, открыто объявляются ненужными, излишними… школы, содержащиеся на средства церкви православной и подготовлявшие пастырей церкви и учителей веры, признаются излишними и обращаются или в училища безверия или даже прямо в рассадники безнравственности». Символично, что советский декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах был опубликован 23 января 1918 г., через 4 дня после написания Патриаршего послания. Но Святейший Патриарх прозорливо предчувствовал неизбежность его появления, за подписью высших представителей советской власти. Ведь уже в декретах о семье, об отмене чинов и сословий, о земле, в постановлениях, относящихся к реформированию системы образования и, конечно, в многочисленных актах ломавших основы Российской государственности был слишком заметен отнюдь не «светлый лик» революции.
И это помимо расстрела «святынь Кремля», помимо конфискации имуществ монастырей и церквей, помимо всех тех «издевательств над Церковью», которые совершала «власть, обещавшая водворить на Руси право и правду, обеспечить свободу и порядок».
Яркое обличение преступных деяний «безбожных властелинов тьмы века сего» завершалось гневным решением, не допускающим иных толкований: «Властию, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: измите злаго от вас самех (1 Кор. 5. 13)».
Послание не содержало прямого анафематствования советской власти, да и не могло быть таковым, потому что канонически анафеме предаются не «формы политического устройства», а конкретные выразители безбожных идей, те, кто на деле «творят беззакония». Хотя позднее, под очевидным давлением со стороны советской юстиции Святейший Патриарх дважды заявлял о своем раскаянии в анафематствовании именно советской власти (в заявлении 16 июня 1923 г. в Верховный Суд РСФСР и в своем «Воззвании к архипастырям, пастырям и пасомым Православной церкви Российской» от 1 июля 1923 г.). Поздние «раскаяния», тем не менее, лишь подтверждают, что для Святейшего Патриарха важно было не столько осуждение именно советской власти, сколько осуждение революционных действий вообще.
В развитие Патриаршего Послания Священный Синод принял Постановление от 15 (28) февраля 1918 г. за № 65, где подробно описывались формы церковной жизни в условиях начинающихся гонений. Вот что говорилось в главе «О церковных наказаниях»: «Ст. 16. Все восстающие на Святую церковь, причиняющие поругание Святой Православной Вере и захватывающие церковное достояние, подлежат, не взирая на лица, отлучению церковному». И далее: «Ст. 22. Отлученные от Церкви не могут быть допущены лично ни к Святым Таинствам, ни к церковным молитвословиям и требам. Они не допускаются к Святому Причастию, для них не может быть совершаемо Таинство брака, не может быть совершаема и домашняя молитва священника. Они лишаются всех вообще церковных прав, не должны быть допускаемы ни в церковь, ни на какие бы то ни было церковные и религиозные собрания. В случае нераскаянной смерти они лишаются и христианского погребения… Ст. 25. В случае раскаяния отлученного и обращения его к священнику, последний не должен тотчас же снимать отлучение, но должен предварительно удостовериться в чистоте и искренности раскаяния и затем, сделавши донесение о сем своему епископу, ожидать от него решения…». И «лишь в случае болезни, угрожающей жизни отлученного, священник, по своей пастырской совести, может удостоить его, по его личной, усиленной в том просьбе, Таинства покаяния и причащения Св. Таин, но с непременным донесением о сем епископу».
Важность Постановления № 65 еще и в том, что оно достаточно четко определяло степень взаимодействия священнослужителей и мирян с «безбожной властью». «Ст. 23. Верующие не должны входить в общение с отлученными от Церкви, за исключением случаев крайней необходимости». То есть признание советской власти и «ее велений» допускалось лишь по «крайней необходимости», а отнюдь не по добровольному стремлению.
