О том, какова степень «народности» советской власти, Патриарх Тихон неоднократно высказывался во всех своих предыдущих Посланиях…
Долгожданный мир установится на Руси не тогда, когда будет провозглашен тот или иной политический лозунг (монархический или либерально-республиканский). Нет. «Никто и ничто не спасет России от нестроения и разрухи, пока Правосудный Господь не преложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих, а через то не «возродится духовно в нового человека, созданного по Богу в справедливости и святости истины (Ефес. 4, 24.)».
Святейший Патриарх предупреждал и от распространенных среди части российской антибольшевистской элиты надежд на «иностранное вмешательство в нашу разруху». Во всяком случае, Церковь к этому была непричастна: «никакое иноземное вмешательство… не спасет Россию».
Как Церковь могла взаимодействовать с белой властью? В Послании Святейшего Патриарха не говорилось, что Белое движение – это «самозваное и незаконное правление» (как называлось, например, в декретах большевистского Совнаркома Российское правительство адмирала Колчака). Это именно «новая власть». Причем власть, не противостоящая Русской Православной Церкви. Иначе как объяснить слова Послания, что «при перемене власти (именно «власти». – В.Ц.) служители Церкви иногда приветствуют эту смену колокольным звоном, устроением торжественных богослужений и разных церковных празднеств. Но если это и бывает где-либо, то совершается или по требованию самой новой власти (вот указание на отношение к Церкви «белой власти». – В.Ц.), или по желанию народных масс (приветствующих, как следует понимать, эту «белую власть». – В.Ц.), а вовсе не по почину служителей Церкви». А должна ли Церковь стоять в стороне от «желания народных масс», если эти «желания» направлены на духовное очищение и освобождение? Можно ли считать такие «желания» – «политическими»?
Но для священноначалия Русской Православной Церкви в 1918–1920 гг. и «белая власть» тоже была преходящей, временной. Не только потому, что она провозглашала принцип «непредрешения» и имела «относительное историческое значение». Не только потому, что эта власть уступила бы свои полномочия Национальному Учредительному Собранию или Земскому Собору, который и «установит образ правления в России», «утвердит Основные законы».
«Богу, по апостольскому наставлению, должно повиноваться более, чем людям (Деян. 4, 19; Галат. 1, 10)». Вот это – самое важное. И поэтому следовало сохранить Церковь, и поэтому нужно было «не подавать никаких поводов, оправдывающих подозрительность советской власти», «подчиняться и ее велениям». В условиях продолжавшегося в 1919 г. «многовластия», священноначалию подобало, памятуя канонические правила и завет Св. Апостола Петра: «Блюсти себя от творящих распри и раздоры» и «повиноваться всякому начальству» в делах мирских (1 Петр. 2, 13)».
Но только в «делах мирских» и можно было принимать советскую власть. Конечно, никто не мог сомневаться в необходимости регулирования, например, хозяйственных вопросов работы храмовых приходов, находившихся на советской территории. Не стоило уходить «в катакомбы». Но это не означало некоего примирения и тем более поддержки советской власти в октябре 1919 г.
Священноначалие на территориях «белой власти» должно было «уклоняться от участия в политических партиях и выступлениях» (надо полагать и в правых, в монархических, также), «стоять выше и вне всяческих политических интересов», «памятовать канонические правила Святой Церкви, коими она возбраняет своим служителям вмешиваться в политическую жизнь страны, принадлежать к каким-либо партиям, а тем более делать богослужебные обряды и священнодействия орудием политических демонстраций».
Политическая история Белого движения в период 1917–1922 гг. подтверждала: священноначалие не состояло в политических партиях (общественные организации, «Союзы», «Братства» не являлись партиями) не участвовало в «политических демонстрациях», а совершало требы, богослужения в той мере, как это было связано с церковной жизнью тех регионов, которые находились под «белой властью». А отказаться от них противоречило их долгу. Не случайно почти все (за редким исключением) проповеди священноначалия были не о «форме правления», не о «политических программах» (кадетских или монархических), а против «неверия и безбожия», этих страшных язв, более всего поразивших ту часть бывшей паствы Христовой, которая оказалась на территории советской России.
В этой связи показательно свидетельство полковника Е. Ф. Емельянова, прихожанина церкви «на Станичке» в г. Новороссийске в 1918 г.: «В одно из воскресений батюшка по окончании обедни вместо проповеди говорит: «Меня упрекают, что я делаю храм Божий местом политической пропаганды, противобольшевицкой пропаганды. Это не так! Я, как пастырь духовный, обязан предостеречь паству свою от тех заблуждений и ошибок, в которые, по-моему, она впасть может» и начал медленно и вразумительно предостерегать от большевицко-коммунистических прелестей, начав с необходимости неприкосновенности семьи, а кончив словами: «Это не политическая арена, это не политический митинг, это я, как пастырь ваш духовный, излагаю вам, как пастве своей, как наша Православная Церковь смотрит на все это и как глаголят о том святые апостолы наши и их преемники. Аминь».
Заканчивалось Послание Святейшего Патриарха вполне определенным указанием именно на этот долг священноначалия: «Посвящайте все свои силы на проповедь Слова Божия, истины Христовой, особенно в наши дни, когда неверие и безбожие дерзновенно ополчились на Церковь Христову, и Бог любви и мира да будет со всеми вами. Аминь (2 Кор, 13, 11.)»
[719]. О том, насколько следовали каноническим правилам на «белой» территории, свидетельствовало, в частности, проведение «дней покаяния» накануне праздника Воздвижения Честнаго и Животворящаго Креста Господня, в точном соответствии с решениями Всероссийского Поместного Собора
[720].
Известно, что текст данного Послания проходил предварительную проверку органов советской власти (ведь с 1919 г. Патриарх по сути находился в заточении, под бдительным контролем структур ВЧК), но нельзя не заметить, что от их внимания ушли именно духовные оценки антибольшевистского сопротивления. Большевики, в силу своего неверия и безбожия, воспринимали Церковь как часть политической системы и именно в этом ее качестве опасались заявлений священноначалия. Для них важное значение имело политическое противостояние, а не «духовная брань». Поэтому призыв к отказу от политической борьбы и слова «повинуйтесь велениям» советской власти вполне могли расцениваться ее представителями как осуждение сопротивления большевизму. Но борьба с «междоусобиями», разорившими «Святую Русь», стала для Святейшего Патриарха в 1919 г. многократно важнее военно-политического противостояния.
К осени 1919 г. Послания, анафематствующие отступников от Православия, стали слишком широко известны и в пределах Советской России и на территориях белых правительств. Очевидной становилась потребность советской власти «оправдаться» перед еще остающейся религиозной рабоче-крестьянской средой. Временно, обманно примириться с ней ради продолжения «мировой революции».
