Смена политического курса требовала смены власти. Структура управления неизбежно приводила к диктатуре. Но «диктатора нельзя назначить. Им можно только сделаться». Диктатору, обладающему полнотой государственной власти, должен быть непосредственно подчинен «начальник кабинета», а сам «кабинет» – состоять из военно-морского, гражданского, политического отделений и отделения финансов и снабжений. Судебная власть, согласно проекту, была представлена «военно-полевой судебно-следственной комиссией по борьбе с преступлениями по должности, саботажем и спекуляцией». Нужны были и новые исполнители, при подборе которых следовало «отойти от анахронического принципа – искать государственных работников или в среде изношенных и потерявших себя остатков бюрократической завали, или в среде так называемых патентованных «общественных» деятелей, уже не раз провалившихся в государственной работе». Требовалось «сильной рукой двинуть способных и талантливых людей, независимо от их стажа, возраста, национальности и политических взглядов, а если угодно, то и условий морали. Даже умного вора можно заставить честно и продуктивно работать, так как он сразу поймет, что пора потворства грабежу и разбою прошла, а если он ошибется, то эта ошибка будет для него роковой».
Насущно был необходим «легкий и подвижный аппарат»: «Вся власть должна быть смещена и заменена новой». «Громоздкий и недействительный законодательный, высший административный и судебно-следственный аппарат генерала Деникина, существующий только на бумаге», уже не соответствовал требованиям времени. Получилось так, что «мы взяли от большевиков худшее – развал и убийство, а лучшее, состоящее в умелом использовании людей и беспощадной каре за преступления по должности, мы до сих пор не использовали». Помимо существенного сокращения аппарата предлагалось ликвидировать контрразведывательные отделения, ввести жесткий контроль за деятельностью чиновников, добиться максимально суровых наказаний за нарушения законности. Предлагалось провести в Крыму «немедленную мобилизацию всех юристов», но в то же время – расширить полномочия военно-полевых судов, подчинив их непосредственно диктатору, наделенному правами конфирмации приговоров
[770].
О росте монархических симпатий среди немалой части офицерства и «общественности» в 1920 г. свидетельствовала, в частности, докладная записка, поданная генералу Врангелю возвратившимся из командировки в Сибирь генералом от инфантерии В. Е. Флугом (20 января 1920 г.) и поддержанная позднее Ялтинским Совещанием. В ней также говорилось о важности «поднять забрало» в плане политических предпочтений Белого дела и признавалась, наконец, своевременность точки зрения, высказанной Пуришкевичем еще в 1919 г.: идти «без забрала», без маскировки за неопределенными лозунгами «непредрешения» должна, в первую очередь, армия. Вновь, как и в 1918 г., в качестве потенциального «вождя» обновленного Белого движения представлялся бывший Верховный Главнокомандующий Российской Императорской Армии Великий Князь Николай Николаевич.
Записка Флуга начиналась с объяснения причин, по которым «деникинский период» завершился неудачей. В частности, отмечался глубокий моральный кризис, который привел к тому, что «бывшая «Священная дружина» 1917 года обратилась в наемное войско, в «армию ландскнехтов… в массе утратившую идеалы, утопавшую в винных парах и смотрящая на войну, как на средство обогащения». Генерал утверждал: «Власть, которой больше не верят, не может быть властью твердой, а палка – плохое средство для привлечения воинов на фронт. Надо дать новые лозунги, которые могли бы вдохновить на новую борьбу». По мнению Флуга, «таким лозунгом, способным вдохновить, может быть только монархическая идея. Опыт всего послереволюционного времени показывает, что во взбаламученном море, которое представляет – и еще долго будет представлять – Россия, никакая власть не получит общего признания, кроме старой Царской власти. Только безнадежно поврежденные в уме люди, как социалисты разных толков, могут вообразить, что пресловутое «Учредительное Собрание», если даже допустить, что технически оно может состояться, будет в состоянии установить власть, которой все подчинится».
Критика важнейшего для политической программы Белого движения лозунга велась Флугом по двум направлениям. Во-первых, как считал генерал, Учредительное Собрание не может заставить считаться с принятыми им решениями, поскольку для этого нужна армия, а «никакая армия в России в учредилку не верит». Во-вторых, «рассчитывать на то, что Учредительное Собрание установит в России монархический образ правления, тоже не приходится, т. к. при культурном уровне нашего народа деятели типа Авксентьевых, Черновых и т. п., которым восстановление монархии не по нутру, при выборах в Собрание всегда сумеют сфальсифицировать волю народа».
Поэтому Флуг исходил из того, что «монархия может установиться только путем провозглашения ее армией, совместно с частью населения, например, какого-нибудь значительного города, как Киев, Москва и т. п. Если высшая военная власть, борющаяся против большевиков, честно откроет свое забрало, объявив армии и населению занятого края, что, убедившись в тщете всех усилий к установлению какой-то выборной верховной власти для нашего Отечества, она целью своих стремлений ставит впредь восстановление на Всероссийском Престоле Династии, в свое время возглавлявшей Россию и свергнутой шайкой изменников и безумцев в 1917 г…Лозунг этот будет встречен с восторгом лучшей частью армии и найдет полное сочувствие и поддержку среди всех государственно мыслящих элементов народа».
В данном случае генерал в какой-то степени предвосхитил принципиальные решения Приамурского Земского Собора и аргументировал доводы защитников монархии, убежденных, что «народный суверенитет» (и способ его выражения посредством Конституанты) сам по себе еще не гарантирует правильности политико-правового курса Белого движения. Для усиления воздействия монархических лозунгов следовало, по мнению генерала, добиться их общественной поддержки при помощи создания специальной организации. Следовало бы, к примеру, «организовать Общество или Братство, которое, объединив первоначально наиболее идейных представителей военной среды, постепенно втянуло бы в себя и ассимилировало остальную массу армии (аналог монархической организации в отряде полковника М. Г. Дроздовского летом 1918 г. – В.Ц.). Такое общество, наподобие немецкого Tugendbunda, возродившего Пруссию после погрома 1806–1807 гг., могло бы сыграть огромную роль в деле очищения Добрармии от тех гнойников, которые наросли на ее теле за последние полтора года. Но чтобы это братство было жизнеспособно, не следует стремиться придать ему религиозный или узкоаскетический характер.
В основу его вообще должно быть положено служение в известном смысле добродетели, но оставаясь на реальной почве и без произнесения каких-либо монашеских обетов». Принципиально важным условием должно стать покаяние за участие в событиях 1917 г., причем искупление «делом» должно было продемонстрировать крайнюю непримиримость в противостоянии советской власти. «Нравственный перелом вступающих в братство должен произойти путем сознания доли своей вины в событиях, потрясших Россию в 1917 году, и горячего желания покаяться в нарушении верности своему Государю и в предании Его в руки мятежников и палачей и искупить свое преступление перед своим Монархом принесением торжественной клятвы впредь биться с врагами Государя и России до восстановления Престола или честной смерти в бою. Никакой эвакуации в чужие страны члены Братства не признают: если бы даже они были приперты врагами к морю, они обещают биться до последнего, принимая в этом случае смерть как искупление за нарушение верности Государю, преданному в руки насильников и палачей». Для членов Братства предполагалось введение специального шеврона: над добровольческим трехцветным «углом» из «национальных» цветов предполагалось нашивать «угол» из «романовских» цветов, увенчанный короной. Впрочем, Флуг предполагал, что в условиях отсутствия сведений, подтверждающих сохранение жизни Царской Семьи, и учитывая специфику переживаемого момента, слова присяги «о восстановлении Престола» можно заменить «клятвой на верность Единой и Неделимой России». Но в любом случае «вступительная часть – выражение раскаяния в нарушении верности Государю, как содержащее в себе побуждение для поиска новых путей нравственного обновления, – должна быть сохранена без изменения»
[771].
