В обосновании монархической идеологии в 1920 г. в Крыму заметное влияние оказывало православное духовенство. Те же тенденции намечались и в Зарубежье. Так, например, по воспоминаниям М. С. Маргулиеса, большую популярность в Париже имели выступления архимандрита Сергия. В дневниковой записи от 30 сентября 1920 г. Маргулиес отметил основные тезисы докладов архимандрита: «Сам он против признания Учредительного Собрания, поскольку «Библия против Учредительного Собрания», не дело народа обсуждать, что ему нужно – монархия или республика». Затрагивались вопросы Престолонаследия: «Николай II отрекся от Престола под влиянием физического принуждения, отказ его за Алексея незаконен; но оба они убиты. Отказ Михаила также вынужден обстоятельствами, и, будь он жив – он законный наследник. Кроме него законные кандидаты Дмитрий Павлович и Андрей Владимирович, хотя Владимировичи из-за лютеранства их матери – под сомнением с точки зрения легитимистов». Отмечались принципиально важные позиции: «Монархия никаким законным актом не уничтожена. За революцией не признается правотворческого начала. Народное Собрание надо созвать, но без учредительных прав, созвать только для того, чтобы наметить лицо монарха». Тем самым идеи Конституанты по существу сводились исключительно к уже принятому решению о форме правления
[772].
Откровенные монархические настроения выражались во время проведения «дней покаяния» в Крыму 12–14 сентября 1920 г. С санкции ВВЦУ и по личному указанию епископа Вениамина к этим дням было составлено особое «Послание Временного высшего Церковного Управления на Юго-Востоке России Православному русскому народу», распечатанное в форме листовок, распространявшихся по городам Крыма и на фронте. Его автором был известный русский философ С. Н. Булгаков, рукоположенный в сан священника в июне 1918 г. По воспоминаниям епископа Вениамина, в «Послании» среди разных наших грехов поминалось и об убийстве Царской Семьи с невинными детьми. Эти три дня в городе Севастополе денно и нощно – например во Владимирском соборе на горе – шли богослужения и исповеди. А на праздник Воздвижения Креста Господня причащались. Настроение было молитвенно покаянным»
[773].
Содержание «Послания» было емким и достаточно красноречивым. В нем перечислялись четыре «великих» греховных деяния, в которых должны были покаяться все православные верующие. Первый грех – «забвение Бога» и принятие революционных идей, которые привели к торжеству «царства зверя», «державы антихриста». Обличением событий февраля – марта 1917 г. звучало описание второго греха: «мятежники сознательно восстали против законной Богоустановленной власти и совершили клятвопреступление, нарушив присягу на верность, данную своему Царю». Третьим греховным деянием названо участие в расколе общества, в классовых конфликтах, в «богопротивной и злобной партийности». Четвертый грех заключался в участии в политике советской власти, в земельном «черном переделе». Завершалось «Послание» упованием на поддержку белой власти: «Господи! Сокруши силу вражию и освободи народ твой от злых насильников. Укрепи оружие Христолюбивого воинства и даруй победу над врагами Креста Христова. Воссоедини всех нас и исторгни семена междоусобия».
Однако по оценке бывшего в эти дни в Крыму Маклакова, «Послание» воспринималось «как доказательство явного сочувствия монархической реставрации, хотя это прямо и не говорилось». По его словам, «это было до такой степени ясно, что немедленно по всему городу разнеслись слухи, что после этих трех дней покаяния откуда-то вывезут какого-то Великого Князя, который и посажен будет на Престол. Слухи об этом ходили самые упорные, и никаким опровержениям никто верить не хотел». Встретившись с Булгаковым, Маклаков отметил совершенно очевидные «тенденции» «реакционной опасности», характерные в Крыму для многих «представителей интеллигенции».
«В области политической Булгаков против даже парламентарной монархии, он хотел бы просто возвращения к самодержавию; он признает, что никаких шансов на успех нет, но так как он не политик и не тактик, он проповедник, то этот вопрос об успехе его не касается». Показательной была реакция Врангеля. Маклаков «говорил с Врангелем об опасностях, которые представляют подобного рода проповеди. Он не только со мной не спорил, но сейчас же со всем согласился, согласился в том, что вообще проповеди духовенства принимают уродливую форму». Главком «запретил печатать в газетах послания этих епископов», но он не мог «запретить своей властью чтение проповедей и вообще цензуру пастырских обращений». Таким образом Правитель Юга России хотя и запретил публикацию «Послания» в печати, не смог (а, возможно, и не стремился к этому) запретить его чтение с амвонов, в форме церковной проповеди, роль которой в те дни была весьма значительной. Показательно, что именно в сентябре 1920 г. произошел и скандальный «инцидент с А. И. Гучковым», когда прибывшего в Крым для участия в работе Финансово-экономического Совещания бывшего военного министра Временного правительства ударил по лицу ротмистр Баранов, представившийся «монархистом», мстившим за участие Гучкова в отречении Государя и в развале армии. Военно-полевой суд, назначенный над офицером, ограничился приговором об административном аресте, хотя Врангель лично извинился перед бывшим военным министром.
Идеи покаянного «Послания» Булгакова способствовали обвинениям его в антисемитизме, якобы распространявшемся в Крыму. Маклаков отметил, что «самый опасный вид антисемитизма», – который, по его мнению, выражал отец Сергий.
В действительности явных погромных заявлений текст, написанный Булгаковым, не содержал. Однако, к сожалению, монархические симпатии все чаще ассоциировались с антисемитизмом, что, безусловно, негативно сказывалось на признании монархической идеологии единственно возможной доминантой в политическом курсе Белого движения
[774].
Крым 1920 года показателен как пример все более определенного озвучивания идеологии восстановления монархии, хотя данная оценка еще не имела официального признания большинством военно-политического руководства. Но происходила уже явная эволюция политического курса Белого дела. Зародившись в постреволюционный период, пройдя через политические споры и колебания 1918–1919 гг., монархическая идея перешла впоследствии в Зарубежье, став основой создания политической платформы Рейенгалльского съезда. С сентября 1920 г. в Берлине стал издаваться журнал «Двуглавый орел», в первом номере которого приводилась характеристика тех политических перспектив, которые, по мнению монархистов, уже оказавшихся в эмиграции, следовало осуществить новой белой власти. Примечательна была также краткая история монархического движения с февраля 1917 года, помещенная в передовой статье. Многие из данных еще в 1920 г. характеристик стали хрестоматийными в оценках событий «русской Смуты» в последующей монархической литературе и публицистике. «Преступная слабость одних, преступная измена других превратили солдатский бунт в мировую революцию. Государственная Дума в лице своих заправил возглавила злодеяние. Оклеветанный своими близкими, преданный своими генералами, Император был взят в плен и томился в заточении. Народ безмолвствовал. Наконец добившаяся своих заветных чаяний «общественность» творила шабаш над телом загубленного государства… Эти маленькие люди не понимали, что взбунтовавшиеся против Царя генералы потеряли всякое право на послушание солдат. Солдаты отвергли всякую дисциплину, всякое начальство и разбегались по домам… Среди беснований революции одиноко стояли монархисты. По-прежнему оставались они верными своему законному Императору, а изданный от Его Имени акт отречения признавали ничтожным, ибо акт исходил из неволи и не был законным манифестом Императора».
