Нельзя отрицать также влияния тех безусловно негативных предрассудков, которые связывались с монархическими партиями и лидерами: антисемитизм, бескомпромиссность в разрешении «национального вопроса», поддержка «возвращения помещичьей собственности», жестокие репрессии в отношении «революционеров» и непримиримое отношение к своим политическим противникам. Отчасти подобные опасения были правомерны, когда речь шла о тех политиках и военных, которые, прикрываясь монархическими лозунгами, своими противозаконными, провокационными действиями наносили непоправимый вред как монархической идеологии, так и всему Белому делу в целом.
Такие основы монархической идеологии, как ведущая роль Русской Православной Церкви, сильное национальное государство, сильный правитель, взаимодействующий с обществом посредством структур представительной власти, имели много общего и с соответствующими пунктами программ кадетской партии, Всероссийского Национального Центра. Отличия заключались в разных оценках степени политической активности общества, его гражданской зрелости и в отношении к сути происходящих в России событий и к разным способам «одоления Смуты». С точки зрения монархистов, политическая инициатива должна исходить «сверху», тогда как либералы и социал-демократы отдавали предпочтение инициативе «снизу», исходящей, в частности, от элементов общественной самоогранизации, земско-городского самоуправления.
Но ценности монархизма в 1919–1920 гг. были востребованы, прежде всего в плане создания развернутой идеологии будущей Российской Государственности, а не временного политического акта, конъюнктурно необходимого для решения одномоментных проблем в тылу или на фронте. Утверждение монархии Соборным, Земским решением, с благословения Православной Церкви могла заменить собой правовую, легитимистскую казуистику, направленную не столько на восстановление монархии как формы государственного бытия, сколько на выяснение прав на Престол у того или иного лица. Могла ли стать подобная власть достаточно прочной?
Важно и то, что монархическая идеология в 1917–1922 гг. все более и более развивалась от политико-правового объяснения происходящих в России событий, от выработки неких правоустанавливающих моделей будущего государственного устройства (это отличало деятельность Национального Центра, кадетской партии, провозглашавших целью Белого дела «восстановление нарушенного правопорядка»), к духовно-нравственному, религиозному осмыслению «нового Смутного времени», духовному «противостоянию большевизму». В этом отношении позиции многих монархических структур были близки мнениям и оценкам деятелей Русской Православной Церкви. Новое время порождало новые общественные, государственные формы бытия, осмысление которых должно было стать насущной задачей общественно-политической жизни. Примечательна оценка происходящего протоиереем Сергием Булгаковым в письме художнику М. В. Нестерову (11 декабря 1922 г.): «Святая Русь все глубже уходит в Светлоозеро, а бессерменское все наглеет… Дело идет не к реставрации прошлого, которая невозможна, да в сущности и нежелательна, но в действительном обновлении, хотя и связанном с прошлым». Эта преемственность в эволюции – еще одна неизменная черта монархической идеологии, проявлявшаяся в последующие десятилетия ХХ века
[784].
Интересную оценку перемен в общественных настроениях после неудач Белого дела в 1919–1920 гг. дает известный омский журналист и писатель Вс. Иванов, в 1921 г. отметив, что большинство населения России уже «переболело» политическими предпочтениями периода 17-го года и от симпатий к определенным «правым» или «левым» партийно-политическим идеям перешло к «подлинному национализму», основанному на «идее народной солидарности». Его основой становятся принципы «личной свободы», «независимости от гнета «коммунии» и «право собственности» («личная безопасность, неприкосновенность жилища и спокойствие за честь жен, сестер, дочерей», по Н. Маккиавелли). Поскольку существовавшие формы «красной» и «белой» власти не могли удовлетворить подобные запросы, то происходил стихийный переход к общественной самоорганизации, лучше всего воплощавшейся в т. н. атаманстве, при котором «люди сами начинают строить свое государство, свой порядок». «Чуть ли не на почве «общественного договора» образуются маленькие ячейки, все свойство которых – в их непроницаемости. Они не хотят никакого постороннего вмешательства и будут так же драться с Колчаком, как и с Лениным». Эти «ячейки» выдвигают из своей среды лидеров («атаманов»), которые «подбирают под себя годные к борьбе и строительству силы».
И процесс этот протекает одинаково и у «Махно, Калашникова, Буденного», и у «Семенова, Унгерна, Калмыкова, Казагарнди, Перхурова и др.». «Тот, кто сумеет цементировать вокруг себя определенную массу людей – тот и атаман. Как рыцарские замки, по всей России высятся теперь эти уделы атаманов, и центральная власть уже теперь должна лавировать между их силой и их претензией… Катастрофа неотвратима, но в бурях ее зреет сам народ, и никакого юридического факультета не нужно будет ему, чтобы установить этот порядок».
Формы «народной солидарности» ясны, а ее идеологией станет «старая», испытанная столетиями система ценностей, емко выраженная, как считал Иванов, в одном лишь слове – «Царь». Только теперь им станет не традиционно-бюрократический тип лидера, а новый, подлинно народный, национальный вождь (российский «наполеонистый Емельян, либо емельянистый Наполеон»), создающий династию, основанную на новейшей системе ценностей и убеждений. И совершенно логично появление столь оригинальных сочетаний (лозунги партизанского вожака Щетинкина), при которых «Царем» становится Великий Князь Николай Николаевич, а его «министрами» – Ленин и Троцкий. Эта система, схожая с отмеченной Сувориным моделью власти «Великого Атамана» и «Веча городов», закономерно вырастает из «революционной стихии», но умеет обуздать ее разрушительное начало и опирается на творческое, созидательное начало. Именно такая система создаст будущую Россию
[785].
Глава 2
Специфика деятельности нелегальных антибольшевистских организаций в Советской России в конце 1919–1922 гг.
Белое дело и повстанческое движение.
В течение 1918 и до конца 1919 г. деятельность белого подполья координировалась главными центрами Белого движения на Востоке, Юге и Северо-Западе. В начале 1919 г. генерал-квартирмейстерская часть штаба ВСЮР планировала создание подпольных групп, обязанных не только отправлять в Ставку сообщения о численности и дислокации советских войск, но и готовить кадры для будущих формирований Белой армии, а также проводить диверсии и готовить восстания в советском тылу. Например в Одессе генерал-майором С. И. Гавриловым было подготовлено выступление военного подполья, скоординированное с высадкой десанта ВСЮР, завершившееся занятием города в ночь с 10 на 11 августа. В отчетном докладе в Ставку ВСЮР отмечалось, что восстание в Одессе «произведено организацией, работавшей несколько месяцев на тех же началах, каковые приняты и действуют в Добрармии… в состав организации входили как офицеры бывшей Российской армии, оставшиеся в Одессе, так и некоторые советские части, набранные из людей – приверженцев принципов, направленных против коммунистических идей, и из других слоев населения… Согласно решению, принятому центром организации, восстание должно было совершиться лишь при поддержке флота и получении на то указания и директив от центральной Добровольческой власти». В Москве, по указаниям прибывшего из Ставки полковника В. Д. Хартулари, проводилось формирование т. н. Добровольческой армии Московского района. Аналогичная деятельность велась на Восточном фронте и особенно в штабе Северо-Западной армии, получавшего разведывательную информацию от Петроградского отдела Национального Центра и рассчитывавшего на восстание в городе к моменту подхода белых полков
[786].
