А в листовке «Воззвание к гражданам России о восстании против большевиков», напечатанной в Осведотделе отдельного конного Урянхайского отряда, особо подчеркивалась необходимость антисоветских выступлений во взаимодействии с общим планом широкомасштабного наступления: «Мы поведем наступление сразу со всех концов, сил у нас для этого больше, чем хватает, но вы должны тотчас же присоединиться и идти с нами против наших общих врагов… Если вы хотите иметь все то, что вы имели до революции, и жить так, как прежде жили, тогда не задумывайтесь и не дожидайтесь, чтобы вас прокляли ваши дети, а присоединяйтесь к нам при первом мощном нажиме Белой армии».
Весьма примечательно письмо барона к одному из авторитетных деятелей сибирского областничества В. И. Анучину («единственному человеку, широко популярному в Сибири» после смерти лидера областничества Г. Н. Потанина, «единственному, который может объединить вокруг себя многих»). Унгерн не скрывал своих намерений наступать в Сибирь и «просил» адресата «принять на себя тягостное бремя управления Сибирью на первое время», поскольку «так или иначе, но через два месяца (характерная самонадеянность. – В.Ц.) в Сибири советская власть перестанет существовать», и «на первое время необходимо сорганизовать какую-то новую (власть. – В.Ц.), дабы страна не попала в еще более худшее состояние анархии, смуты и еврейских погромов». Тем самым барон заведомо предлагал Анучину обширные полномочия в области гражданского управления, ссылаясь на «единогласное решение» всех воинских командиров белых отрядов. Очевидно, при дальнейшем успешном наступлении белых сил в Прибайкалье и Сибири, Унгерн мог возвратиться к модели управления, уже апробированной в Белом движении, – единоличная военная власть во взаимодействии с единоличной властью гражданской в лице «заместителя» по гражданской части. Анучину предлагалось самостоятельно решить вопрос о «форме правления, составе правительства и персональных приглашениях».
Вполне вписывалась в политические проекты Унгерна «идея об Азиатской федерации», прежде выдвигаемая Анучиным. Однако эти иллюзорные планы не оправдались. В коротком ответном письме (от 15 марта 1921 г.) Анучин заявил о категорическом отказе от занятия каких-либо должностей в реализации предстоящего наступления унгерновцев, сославшись на то, что «совершенно отошел от политической деятельности с намерением никогда к ней не возвращаться».
Не оставлял без внимания Унгерн также и возможные контакты с командованием отступившей в Маньчжурию Дальневосточной армии. В письме каппелевскому генералу В. М. Молчанову от 18 мая 1921 г. (более обширная переписка с генералом маловероятна из-за негативного отношения «каппелевцев» к «семеновцам» и, тем более, к «унгерновцам») барон извещал о своем плане «выступления на север», и «таким образом, мы с Вами опять будем рука об руку бороться против наших общих ненавистных врагов». В мае 1921 г. Унгерном были отправлены письма представителям казахской Алаш-Орды, «вождям киргизского народа», с призывом оказать поддержку Богдо-гэгэну в его создании «могущественного Срединного государства», «возглавляемого императором из кочевой Маньчжурской династии». Здесь речь велась уже о создании некоего «единого антибольшевистского фронта» правительств Центральной Азии. Неоднократно барон писал местным монгольским и маньчжурским князьям, призывая последних оказать ему помощь не только ради «объединения монгол» (Внутренней и Внешней Монголии), но и для «восстановления Цинской династии».
Примечательно, что данная идея не находила ожидаемой поддержки со стороны монгольских правителей, гораздо важнее для них была перспектива создания единого суверенного государства, ориентированного даже на возможное сотрудничество с монгольской революционной партией, если бы это послужило укреплению национальной государственности. Главным упреком в адрес монгольских революционеров со стороны правительства в Урге было недовольство их готовностью к взаимодействию с китайскими военными («жестокими китайскими гаминами»). В то время как Унгерн обращался к монгольской и маньчжурской элите в расчете на создание «единой монархической власти», председатель Совета министров Халхи Джалханцза-хутухта уже предпринимал попытки наладить с этой целью контакты с представителями народно-революционной партии
[1016].
Тем не менее подготовка к объединенному наступлению продолжалась, и ведущая роль в этом по-прежнему оставалась у атамана Семенова. 28 февраля 1921 г. он информировал Ургу о намерениях губернатора Чжан Цзо-лина поддержать Унгерна (3000 всадников двинулись из Маньчжурии к Халхин-голу). В письме указывалась перспектива сотрудничества с Японией, а также возможность признания Монголии Ирландией, САСШ и Мексикой. Отмечалась вероятность выступления отрядов атамана Анненкова (из провинции Ганьсу), якобы подчинившегося Семенову. Однако сам атаман, как «автор» плана одновременных и разнонаправленных ударов по РСФСР и ДВР весной 1921 г., изменил свои первоначальные намерения и вместо продвижения «авангарда» антибольшевистских сил из Маньчжурии в Монголию, решил переместиться в Приморье, для того чтобы там, опираясь на уссурийских казаков, «каппелевцев» и еще остававшиеся японские воинские контингенты, подготовить переворот и свергнуть Земское правительство.
Унгерну оставалось руководствоваться лишь письменными указаниями своего «начальника» и собственными, далеко не всегда продуманными, а подчас и вовсе авантюрными, планами в организации «борьбы с большевизмом». Оставалось выбрать «знамя», под которым можно было бы объединить достаточно разнородные силы сопротивления. «Панмонголизм», привлекавший внимание Унгерна и Семенова в 1918–1919 гг., мог бы стать этим знаменем, в силу довольно специфической национальной позиции и территориальной ограниченности – только в Халхе и в части регионов Прибайкалья и Забайкалья. Лозунги социал-демократии, даже в их трансформированном виде («левая политика правыми руками») вряд ли устраивали самого Унгерна, несмотря на их популярность в ДВР. Поэтому более приемлемым представлялся принципиально новый лозунг «восстановления законных династий». Первоначально он должен был относиться к регионам Азии (Монголия и Маньчжурия – в качестве центра), а затем должен был распространиться и на другие территории Евразии.
В 1921 году действительно отмечался рост монархических настроений, особенно в среде русской эмиграции. Одной из основных причин неудачи Белого движения представлялось отсутствие четкой политической программы, порочность лозунгов «непредрешения». Для правых политиков и части военных единственно приемлемым оставался лозунг «За Веру, Царя и Отечество», – в отличие от 1917 года их уже не смущали обвинения в «реакционности». Напротив, монархия казалась наиболее близкой и понятной русскому народу формой правления. Кризис «либеральной идеологии», породившей, по их убеждению, и Февраль, и Октябрь 1917-го, казался неоспоримым. Поэтому и в будущем восстановленная монархия должна была бы стать абсолютной, а не ограниченной «европейским парламентаризмом», способствовавшим революции. Из трех разных вариантов монархических систем: восточный богдыхан, британский король (который «правит, но не управляет»), «Православный Русский Царь», – для Унгерна, очевидно, были приемлемы первый и последний.
