Врангелевское правительство не допускало высылку в качестве наказания за «восстания» и «террор», хотя и применяло ее в других случаях, причем независимо от партийной принадлежности виновных. Высылка «за пределы государственной территории» могла расцениваться в контексте утверждаемого суверенитета последних белых правительств гражданской войны: Советская Россия признавалась враждебным государством, а сражавшиеся с ней белые правительства территориально самоопределялись в качестве суверенных государственных образований
[1089].
Таким образом, в отношении правопреемственности, Приамурское правительство принципиально следовало идее восстановлениязаконодательства Российского правительства адмирала Колчака и даже, в отдельных случаях, возвращения к нормам Свода законов Российской империи. При этом, конечно, допускалась их соответствующая корректировка. Вообще, в освещении истории российского Белого движения Приамурская государственность 1921–1922 гг. пока занимает недостаточное место. Это вполне объяснимо в контексте изучения гораздо более заметных государственных образований, таких как белая Сибирь 1918–1920 гг. или белый Юг в 1917–1920 гг. Но нужно учитывать, что белое Приморье представляло собой регион, в котором силы, заинтересованные в создании новой модели управления, стремились к такому ее построению, которое максимально учитывало бы как прошлый опыт Белого движения (в том числе и негативный, что сказалось в отношении к «атаманщине»), так и условия противостояния «большевизму». Как уже отмечалось в разделах, посвященных истории белой Таврии 1920 г., это было типичным явлением на завершающем этапе Белого движения в России.
В 1921–1922 гг. положение для противников «советовластия» существенно осложнялись тем, что на территории РСФСР начался период НЭПа и велась активная подготовка к созданию нового типа государственности – Союза советских социалистических республик. Поэтому помимо сугубо экономических лозунгов о «свободе торговли» в Приморье и скором «хозяйственном крахе» Советской России (что для региона не звучало столь актуально как, например, для Центральной России), в программных заявлениях белой власти и в прессе часто звучали тезисы об «отсутствии подлинной демократии» в РСФСР, декларировались примеры «политического насилия», вплоть до «ужасов красного террора».
В этой связи характерна редакционная статья «Несколько слов об эволюции большевизма», опубликованная на страницах официоза «Русская армия», выходившего во Владивостоке после «майского переворота». В ней отмечалось: «Слишком многие живут опасными иллюзиями, приписывая большевизму какую-то эволюцию в направлении к социальному строю нормального типа. Основываясь на том, что московские диктаторы вынуждены обстоятельствами пожертвовать – для вида – некоторыми своими принципами, а также на том, что они признали за крестьянами право частной собственности (это не соответствовало действительности, признавалось только право аренды земли. – В.Ц.) и, как говорят, подумывают о передаче фабрик капиталистам иностранных государств (концессии НЭПа. – В.Ц.), – стали воображать, что они отказываются от коммунизма и что на этом основании с ними можно вступать в сношения – признать их правительство и завязать с Советской Россией торговые сношения, ожидая возобновления отношений политических. Нельзя себе представить ничего более ложного. Большевики не раскаялись ни в одной из своих ошибок, но, стоя перед лицом своего бессилия и несомненного крушения своей доктрины, они вынуждены прибегать к разным средствам в целях сохранения своей чудовищной тирании в поисках материальных ресурсов… Большевизм не переживает никакой эволюции, и конечной целью Московского правительства остается мировой пожар…, так называемые торговые агенты Московского правительства являются в действительности агентами революционной пропаганды. Им даны инструкции организовывать забастовки и вызывать беспорядки, расстраивать общественную жизнь Запада для того, чтобы толкнуть его к большевизму, то есть к разрушению, нищете и позору всевозможных тираний»
[1090].
Не менее важным, особенно для военных, было следование «памяти павших героев», «погибших бойцов белых армий», продолжение их дела. Так, одним из первых распоряжений Командующего Войсками Временного Приамурского Правительства генерала Вержбицкого стал приказ (№ 20 от 16 июня 1921 г.) об «установлении отличительного нарукавного знака для чинов «Каппелевской» Армии, совершивших «Великий Сибирский Поход» (знак «из Георгиевской ленты, сложенной углом», носился выше локтя на левой руке). Хотя, конечно, здесь не следует забывать и об известном противостоянии «каппелевцев» и «семеновцев», что могло быть отмечено и внешними различиями
[1091].
На страницах «Русской армии» регулярно публиковались статьи, воспоминания, посвященные боям белых армий, отмечались годовщины памяти генералов Алексеева, Корнилова, адмирала Колчака.
Учитывая опыт сравнительно активной общественно-политической жизни Приморья в 1920–1922 гг., белая власть также искала «широкой общественной поддержки». Здесь реальной перспективой стало бы формирование антибольшевистской, антикоммунистической коалиции, возможности для которой создавались, в частности, во время подготовки к выборам и в последующей работе представительного Народного Собрания. По оценке современного исследователя Гражданской войны на Дальнем Востоке Ю. Н. Ципкина, «меркуловское правительство стало единственным Белым правительством в России, которое провело парламентские выборы» (если не учитывать выборов представительных органов в казачьих областях)
[1092]. Но с учетом того фактора, что белая власть в Приморье во многом была обязана своим возникновением Несоциалистическому съезду и в основном разделяла взгляды его участников, логика политической жизни неизбежно вела к усилению правых сил. Союзники же из числа правых эсеров и кадет не могли уже вернуть ведущие позиции в антибольшевистском и Белом движении, как это имело место в 1918 г. (когда лидерство в антибольшевистском лагере принадлежало социалистам) и в 1919 г. (когда безусловными лидерами Белого дела были кадеты).
