Таким образом, генерал Миллер предлагал признать автономию Карелии по соглашению с Финляндией (официального акта признания суверенитета Карелии Финляндией не было) и надеялся наладить прежде всего экономическое сотрудничество. Но столь обширный перечень признания автономных прав не способствовал взаимопониманию на переговорах и проект остался неосуществленным. Ухтинские политические деятели предлагали полностью вывести войска Железнодорожного фронта из Карелии, оставив лишь небольшие отряды для охраны магистрали, отказаться от любых «препятствий к объединению Карелии» и от требований возврата денежных субсидий. Очень настороженно относились члены Совета к перспективе военного сотрудничества с Правительством Северной области, предпочитая договариваться с советской властью, объявив о своем «нейтралитете». Правда, значительный интерес у местных крестьян вызывала перспектива стабильного снабжения волостей хлебом из Архангельска. Но и финские делегаты обещали, что в случае сближения с Финляндией карелы будут обеспечены не только зерном и мукой, но и сахаром, табаком, мануфактурой. Переговоры Клюева с Советом закончились 18 февраля заверением генерала, что все условия карел будут доложены Правительству Северной области и «они получат ответ из Архангельска». Но уже через день было получено известие об эвакуации Архангельска и поражении на фронте. После этого российская делегация была вынуждена совместно с частями Железнодорожного фронта отступать в Финляндию. Запоздалый вывод рапорта, написанного Клюевым Миллеру 3 июня 1920 г., был неутешительным: «Никакого политического соглашения с нами на условиях, возможных для обеих сторон… они (карелы. – В.Ц.) не предполагали и не искали, и события на Двине и на Железнодорожном фронте могли еще более укрепить их настроение в отношении нас, что мы им не нужны и бояться нас нечего»
[264].
Показательный характер имел инцидент, связанный с попыткой финских добровольцев явочным порядком овладеть «печенгским выступом», обеспечивавшим Финляндии выход к Северному Ледовитому океану. 23–25 января 1920 г., воспользовавшись отправкой частей Северной армии на Кемский фронт, «охранные дружины» численностью около 2 тысяч человек захватили Печенгу. Несмотря на указания Ермолова, местная милиция отступала без сопротивления. Вопрос об уступке «печенгского выступа» был в перечне выдвигаемых финляндским правительством условий его поддержки наступления Северо-Западной армии, наряду с признанием суверенитета, территориальных уступок в Карелии и финансирования тех отрядов, которые, как и Северо-Ингерманландский полк, будут участвовать в «походе на Красный Питер». Правда, при этом допускалась передача Печенги в долгосрочную аренду. Но ее захват «дружинами» выглядел уже открытой оккупацией
[265]. И хотя Правительство Финляндии официально отмежевалось от действий «дружин», а ухтинский Совет согласился отпустить всех арестованных солдат и офицеров и начать переговоры с Правительством Северной области, становилось ясно, что план создания «Великой Финляндии» начал осуществляться, так сказать, «явочным порядком», хотя и без официальных заявлений
[266].
Рассматривая последний период истории белого Севера, можно отметить ряд общих особенностей эволюции военно-политического курса в российском Белом движении, основные из которых – стремление к «спасению фронта» посредством соглашения с «общественностью», поиск союзников среди новых национальных образований, попытки расширения социальной базы вооруженных сил за счет привлечения национальных формирований, но в итоге – неэффективность этих стремлений и попыток.
Глава 4
Итоги и значение переходного периода политической истории Белого движения в России.
Период рубежа 1919–1920 гг. – время крушения белых фронтов, несомненно, один из самых драматичных и насыщенных событиями в военно-политической истории Белого движения. Этот период отличался почти синхронным изменением во всех белых регионах двух главных составляющих политического курса – во-первых, поиск наиболее устойчивой формы национально-государственного устройства и, во-вторых, поиск наиболее эффективной в конкретных условиях формы легитимации власти – создание системы представительных учреждений и их взаимодействия с единоличной центральной властью. Синхронность во времени, скоротечность изменения обстановки и обусловленные этими факторами перемены в политическом курсе выразились в общности как основных тенденций развития белых режимов, так и в их способности к эволюции, происходящей, что примечательно, в исторически сжатый отрезок времени. Происходившие в ходе этой эволюции перемены хотя и отличались внешним радикализмом, но не отклонялись от принципиального положения военно-политической программы Белого дела – «непримиримой борьбы с большевизмом». Суть их сводилась к «перемене тактики», что диктовалось необходимостью «расширения социальной базы движения» при очевидной недостижимости быстрых военных успехов. Очевидность необходимости опоры движения на «внутренние силы» диктовалась также потерей поддержки со стороны «союзников», на которой в значительной степени строилась военно-политическая программа Белого движения в начальный период 1918–1919 г. Помощь со стороны иностранных государств теперь основывалась уже не на важности восстановления «Восточного фронта» против Германии, а в наличии политической и экономической заинтересованности в сотрудничестве с Россией. После поражения белых армий многие зарубежные политики (Д. Ллойд-Джордж, В. Вильсон и др.) высказывались о возможности сотрудничества с советской властью (прежде всего в сфере торговли). Даже при сохранении Антантой поддержки Белого движения ее масштабы и эффективность становились абсолютно незначительными.
В случае если бы «поход на Москву и Петроград» успешно завершился осенью 1919 г., то единоличная «национальная диктатура», сформировавшаяся в конце 1918 г., вполне оправдала бы свое предназначение. Данная модель была рассчитана на скорую вооруженную «ликвидацию большевизма». В ней считались оправданными обширные чрезвычайные полномочия военных властей. «Гражданская власть» довольствовалась совещательным статусом и надеждами не только на скорое восстановление своих ограниченных войной прав, но и на расширение и «углубление демократии». Многочисленные законопроекты будущей государственной организации России подтверждали подобные ожидания и надежды на их скорое осуществление. Но в конце 1919 – начале 1920 г. в общественных кругах, поддерживающих Белое движение, стало укрепляться мнение, что «национальная диктатура» не только не обеспечивает военных побед, но и, напротив, тормозит сближение «власти» и «общества». Территория, контролируемая белыми армиями, быстро сокращалась, и рассчитывать приходилось только на ограниченные ресурсы (людские, материальные), которыми располагали окраины бывшей Российской Империи. Белые правительства стали выдвигать лозунги «мобилизации всех сил», что требовало перемен в агарной, рабочей политике, в практике государственного строительства. Примечательно, что если в начальный период формирования Белого движения, в период его успехов 1918–1919 гг., большее значение уделялось обоснованию легальности власти (в частности, правовому обоснованию «омского переворота» 18 ноября 1918 г.), то на рубеже 1919–1920 гг. политики и военные усиленно заговорили о важности «народной поддержки», обратившись тем самым к аргументации легитимности белых режимов. «Жизнь выдвинула диктаториальную власть, опирающуюся не на общественный сговор, а на общественное признание», – в этих словах П. Н. Новгородцева верно отражены перемены, назревшие в политико-правовом статусе Белого движения
[267].
