Значение заключенного Соглашения было достаточно важным для последующей эволюции политического курса Белого движения. Теперь главы казачьей власти получали места в правительстве при Главнокомандующем и равные права со всеми остальными его членами (при том, что их собственные властные полномочия в пределах казачьих областей никак не оспаривались). Завершилось состояние, характерное для периода 1918–1919 гг., при котором казачьи представители и Главное Командование осуществляли свои властные полномочия в разных «вертикалях», что провоцировало (при всей формальной общности политических и идеологических позиций) постоянные противоречия.
Линия политического взаимодействия, намеченная Южнорусской конференцией государственных образований и прерванная созданием южнорусской власти, продолжилась в Таврии. Все возникающие противоречия следовало разрешать теперь в пределах создаваемых коалиционных Комиссий. Безусловно позитивным этапом следовало считать утверждение Дополнительного Протокола к Соглашению, который впервые за всю историю южнорусского Белого движения, с максимально возможной в тех условиях детализацией, устанавливал пределы полномочий между казачьими структурами и давал возможности к поиску компромиссов, столь необходимых для создания единого антибольшевистского фронта. Соглашение и Дополнительный Протокол создавали возможность бесконфликтного разграничения полномочий между отдельными регионами России, могли стать основой для последующих договоренностей между ними и Главным Командованием, претендовавшим на фактическое выражение всероссийской власти.
И безусловно важным было то, что Соглашение не стало всего лишь одним из проектов будущего государственного устройства, как это было во время работы Южнорусской конференции, а вступало в действие сразу же после его подписания. Как отмечал генерал Лукомский, чтобы «приступить к планомерному развитию операций против большевиков…, требовалось объединение всех противобольшевистских сил, и генерал Врангель пошел по пути, вызвавшему впоследствии столько критики, – соглашения с Грузией, украинцами, поляками и проч…»
[321].
В Соглашении явственно отражался принцип федеративного устройства, предполагавшийся в качестве основы будущей всероссийской модели. Как ни парадоксально, но именно через отказ от унитарной модели государственности и переход к федерализму Врангель закладывал иную, федеративную модель «Единой России», объединенной не столько политическими, сколько экономическими, финансовыми, военными (борьба с общим противником) факторами. Объединение, которое строилось бы на взаимной заинтересованности и взаимодействии. Не случайно глава Совещания послов Гирс, будучи в Париже, в сообщении для местной печати о программе и целях врангелевского правительства отмечал: «В том, что касается государственных образований, создавшихся на территории России, Правительство Юга России, в духе взаимного доверия и сотрудничества с ними, будет преследовать объединение различных частей России в одну широкую федерацию, основанную на широком соглашении»
[322].
Закономерно и то, что именно в день успешной высадки десанта на Кубань, 1 августа 1920 г., Врангель издал приказ № 103, в котором делал акцент на перспективах военных действий в Таврии, на Кубани и Дону после заключения Соглашения. В приказе говорилось: «В братском единении, перед грозной опасностью я заключил с Вашими Атаманами и Правительствами крепкий союз. Мы не положим оружия, пока не освободим от красного ига Родную Землю, пока не спасем Матушку Русь! (ни о каком перемирии с советской властью или об ограничении военных операций пределами Крыма речи уже не шло. – В.Ц.). Пусть живы вольности казачьи, и мудрость казачья строит жизнь в Родных Краях». В том же духе говорилось и о будущем Учредительном Собрании: «Встретятся во Всероссийском Народном Собрании казак и горец, горожанин и крестьянин, и их устами скажет русский народ, какой быть новой России».
Идеи всероссийского единства выражались также в красноречивом приказе донского атамана Богаевского (№ 362 от 1 августа 1920 г.), отметившего, что соглашения с Врангелем имели цель «точно определить взаимоотношения Казачьих Областей с Главным Командованием во избежание всяких недоразумений в будущем и направить все наши силы к единственной великой цели – освобождению нашей родной Земли от власти каторжников и убийц и водворению на ней мира и порядка… Не разъединение всех русских сил во имя призрачной самостоятельности отдельных областей, ласкающей самолюбие нескольких ничтожных честолюбцев, стремящихся к власти… несут эти договоры: не отнимая у нас ничего из вольностей и прав, отцами и дедами и нашей кровью добытых, сохраняя в неприкосновенности привычный строй нашей внутренней казачьей жизни, они еще раз напоминают всем, для кого «Родина» – не пустой звук, что только при взаимном доверии и полном единении всех Русских людей мы, родные дети еще так недавно могучей и великой России, достигнем спасения и счастья нашей Матери. В единении – сила!»
Схожие настроения выражали заявления представителей власти на Кубани, бывших в Крыму. Показательно, что накануне десанта на Кубань, 7 июля, в Севастополь из Варны прибыл бывший кубанский атаман генерал-лейтенант А. П. Филимонов, известный своей лояльностью к политике Главного Командования. Он получил назначение на должность помощника начальника десанта генерала Улагая по гражданской части. Предполагалось, что, по меньшей мере до выхода к Екатеринодару, на Кубани будут действовать законы «военного времени», при которых власть Улагая и Филимонова становилась диктаторской. Очевидно, поэтому в проекте устройства гражданского управления на Кубани предусматривалось временно назначить Улагая военным губернатором, а выборных атаманов отделов – «заменить районными комендантами». В своей речи в станице Таманской глава правительства Иванис заявил, что казаки – десантники «пришли сюда, на условиях, заключенных с Главнокомандующим Русской Армией, и во внутреннем управлении Кубани – мы хозяева. Мы будем жить и управляться на основании своих обычаев и правил, а не присланными из Москвы комиссарами… Я призываю вас взяться за оружие и идти спасать Родную Землю».
В самом Кубанском крае, когда в нем установилась советская власть, развернулось повстанческое («бело-зеленое») движение, в котором наиболее активно участвовали казаки Лабинского и Баталпашинского отделов во главе с генерал-майором М. А. Фостиковым. Сведенные летом 1920 г. в Армию Возрождения России казаки-повстанцы стремились к взаимодействию с частями Русской армии и готовы были поддержать десантную операцию из Крыма на Кубань. Сам Фостиков провозглашал, что, как старший в чинах, «именем Главнокомандующего Русской Армии генерала Врангеля подчиняет себе все зеленые вооруженные силы Кубани». В начале августа Фостиков «быстро выдвинулся с гор в равнинную часть Кубани и подошел к Армавиру». Обладание крупным городом или станицей сразу же придавало повстанческому движению новый статус, при котором можно было бы уже заявлять о реальной власти в пределах занимаемого округа. Однако ни армии Фостикова, ни десанту Улагая так и не удалось соединиться, и после поражения десантной операции в сентябре 1920 г. казаки-повстанцы, разоружившись, отошли в Грузию, откуда были эвакуированы в Крым, войдя в состав Русской армии
[323].
