Войска Киевской области под командованием генерала Драгомирова отразили попытки Запорожского корпуса полковника В. П. Сальского наступать на Киев. Перейдя в контрнаступление, белые оттеснили украинские части к Житомиру. Из армии УНР началось дезертирство, еще большим бедствием стала для нее эпидемия тифа. Что касается Галицкой армии, то она, и прежде расположенная к союзу с добровольцами, 3 ноября 1919 г. официально вошла в состав ВСЮР и была отправлена в Одессу на переформирование. Переименованная после подписания соглашения в Украинскую Галицкую армию, она переводилась «в полном составе, с этапными установлениями, складами и железнодорожным составом… на сторону Добрармии и перешла в полное распоряжение Главного Командования Вооруженных Сил Юга России через Командующего Войсками Новороссийской области». Определенный «суверенитет» армии гарантировался. По воспоминаниям Главноначальствующего Новороссии генерал-лейтенанта Н. Н. Шиллинга, договор от 3 ноября 1919 г. обеспечивал соблюдение «организации и внутреннего распорядка» Галицийской армии, а «разрешение вопроса о политических взаимоотношениях временно откладывалось, но «за диктатором Галиции» (которым был в то время Петрушевич) сохранялось право руководства и контроля над внутренней жизнью армии». Еще в сентябре в состав Войск Киевской области вошли повстанческие отряды атаманов Струка (1-й Малороссийский Партизанский отряд), Карпенко, Уварова. Подтверждалось неучастие Галицкой армии в операциях против войск УНР. Правда, подобный союз уже мало что дал ВСЮР. В это время «поход на Москву» уже закончился, белые армии отступали, и только левое крыло фронта, опиравшееся на Киев, держалось до начала декабря
[332].
Летом 1920 г. сближение ВСЮР с антибольшевистскими силами на Украине происходило в расчете на взаимодействие в рамках единого фронта против Советской России. События советско-польской войны побуждали врангелевское правительство к сближению с украинскими военными и политиками. В августе Нератов телеграфировал из Константинополя в Париж Маклакову о намерениях Врангеля перенести военные операции с Дона и Кубани на Украину: «Крупные успехи поляков в борьбе с красной армией дают впервые за все время борьбы возможность путем согласованных действий между польской и русской армиями, под высшим руководством французского командования, нанести советской власти решительный удар и обеспечить миру всеобщее успокоение и социальный мир… После Главнокомандующий ставит перед французским правительством и командованием вопрос о создании общего и связного фронта вместе с поляками против большевиков, при руководящем участии французского командования. В таком случае наши стратегические планы подлежали бы изменению и центр тяжести переместился бы на Украину»
[333].
К этому времени десанты на Дон и Кубань завершились серьезными неудачами. Донской десант полковника Ф. Д. Назарова был уничтожен. Кубанская десантная группа Улагая также не смогла пробиться к Екатеринодару и, несмотря на пополнения за счет казаков-добровольцев, понесла значительные потери. По оценке генерал-майора В.Н. фон Дрейера, «Таманская операция – первая крупная неудача Русской армии. Моральное значение ее было огромно. В частях пошли разговоры, раньше не имевшие места. Рядовое офицерство в первый раз усомнилось в своих генералах». Начальник штаба Корниловской ударной дивизии полковник Е. Э. Месснер отмечал, что «только сильные и вполне здоровые войска могут более или менее безнаказанно переживать неудачи, но для болезненного организма Крымской армии всякий удар имел роковое значение. Возвращение десанта выявило самым жестоким образом слабость армии и разрушило надежду на кубанских казаков, а следствием этого был надлом духа, чувствовавшийся и на фронте, и в тылу… Надлежало что-либо предпринять, так как промедление и потеря инициативы грозили смертью». Еще более пессимистично оценивал эту ситуацию, правда – позже, находясь в эмиграции, Г. Раковский: «Судьба антибольшевистского движения на Юге России была предрешена, ибо план перенесения базы в казачьи области потерпел полное крушение». А тогда, в то время, ни в официальных заявлениях, ни в публикациях крымской прессы не выражалось сомнений в оправданности проводимых операций и «временном» характере неудач, постигших десанты. Сам же Раковский признавал, что «настроение кубанцев было такое, что они снова готовы были принести большие жертвы, чтобы попасть к себе на Родину. Также были настроены и донцы». «Возвращаться в Крым» не было намерений ни по военно-стратегическим (строились расчеты на возможность развития наступления в Таврии), ни по военно-политическим соображениям (надежда на дальнейшее развитие нового «центра Белого движения» всероссийского значения), ни по соображениям «международного характера». По оценке Врангеля, «отход за перешейки не только обрекал нас на голод и лишения, но, являясь признанием невозможности продолжать активную борьбу, создавал угрозу лишения нас в дельнейшем всякой помощи со стороны Франции. Засев в Крыму, мы перестали бы представлять угрозу советскому правительству и тем самым теряли всякий интерес в глазах западных держав». Эти же доводы высказывал и начальник штаба десантной группы генерал-лейтенант Д. П. Драценко: «Отход всех наших сил за линию Сальково – Перекоп… приводил к закупориванию наших сил в Крыму, страшному падению наших денег, голодовке всего Крыма и отказу французов от поддержки, а главное – окончательному падению престижа нашей армии». Поэтому осенью 1920 г. планировалось проведение новых операций не только в казачьих областях, но и на Украине
[334].
В телеграмме Маклакову Врангель подтверждал эти намерения. Касаясь, в частности, причин неудач казачьих десантов, Главком объяснял их исключительно военным фактором: «Встретив значительное сопротивление со стороны большевиков на Кубани, наши части могли действовать лишь медленно, имея перед собой во много раз превосходившие их силы противника. Продолжать операцию на Кубани можно было при этих условиях, только оставив Северную Таврию и отойдя за Перекоп. Но за последнее время общая обстановка коренным образом изменилась. У поляков обнаружились неожиданные и крупные успехи, и в связи с ними польские операции должны получить развитие в южном направлении. На Украине усиливается повстанческое движение. В то же время везде все больше и больше назревает сознание, что большевизм с его разрушительной мировой пропагандой, с его захватными стремлениями есть мировая опасность (а белая Таврия, надо полагать, должна стать не «осажденной крепостью», а плацдармом для «освобождения России». – В.Ц.). Все эти обстоятельства повелительно внушают мысль, что сейчас складывается исключительно выгодная обстановка для решительной и объединенной борьбы с большевизмом, для создания единого и связного фронта с общим военным руководством, которое согласовало бы и дело снабжения, и военные действия разных антибольшевистских сил»
[335].
