Герцог поклонился, но глаза его оставались холодны, словно бы он не узнал ее.
Канеда не верила, что такое может случиться, однако…
Даже не глянув вее сторону, он опустился в кресло напротив comtesse.
— Как вы поживаете? Как чувствует себя comte?
Графиня качнула головой.
— Увы, не слишком хорошо. Но он, как всегда, будет рад видеть вас. Вы погостите у нас?
— Боюсь, что нет, — ответил герцог. — Я прибыл сюда, чтобы дать совет comtesse де Менжу относительно его виноградников.
— Виноградников!
Восклицание это словно вырвалось из сердца comtesse, и она добавила:
— Итак, вы знаете решение нашей проблемы?
— Похоже что да.
— Какое же?
— Сперва залить корни водой, потом впрыснуть бисульфид углерода и привить уцелевшие корни.
— И это предотвратит распространение заболевания?
— Я так думаю, хотя подобная обработка дорого стоит.
Сomtesse глубоко вздохнула; незачем было и говорить, что в таком случае они не сумеют позволить себе подобный эксперимент.
— Я не хочу утруждать вас, — сказал герцог, — и все вопросы обговорю с вашим управляющим. Завтра владельцы здешних виноградников соберутся для обсуждения необходимых мер.
— Это очень любезно с вашей стороны, Леон, — проговорила comtesse. — Только прошу вас не говорить об этом с моим мужем.
— Конечно, нет, — ответил герцог, — было бы непростительной ошибкой подвергать его новым тревогам.
— Я знала, что вы поймете меня. Герцог встал.
— Пойду к нему. Помнится, в это время дня он всегда в добром настроении.
— Но вы, конечно, отобедаете с нами? вскричала comtesse.
— Мне будет очень приятно, — заверил ее герцог. — Я взял с собой одежду и камердинера. Не будете ли вы добры послать к графу грума? Пусть предупредит его, что я приеду после обеда.
— Да-да, конечно, — ответила comtesse. — Вы знаете, как пройти в комнату моего мужа.
Герцог поклонился ей и мадам де Гокур и, совершенно не обращая внимания на Канеду, покинул салон.
Все то время, которое он провел в этой комнате, она просидела, буквально затаив дыхание, и теперь не могла поверить, что он и в самом деле находился здесь… что она сейчас видела его.
Она слышала его голос и, как прежде улавливала исходившую от него пульсацию однако же герцог пренебрег ею.
Канеда понимала, он делает это, чтобы наказать ее за обман… а может быть, шокированный ее поведением, он вообще не желает разговаривать с ней.
Кроме того, она не сомневалась, что герцог был осведомлен о ее местонахождении, иначе он просто не мог бы не выдать своего удивления, встретив ее в этом салоне.
После стольких дум о нем они вновь увиделись! Сердце колотилось в ее груди, и она желала лишь одного: броситься за ним, спросить, как он отнесся к ее бегству и очень ли был разочарован.
Тем не менее ее преследовало тягостное чувство: герцог был не разочарован, а разгневан и даже, быть может, возненавидел ее.
От Гарри она успела узнать, что мужчины терпеть не могут, когда их дурачат… особенно если это делает женщина, а ведь именно так она и поступила, прикинувшись циркачкой и позволив достойным всякого осуждения образом целовать себя.
Потом, возбудив в нем страсть, она исчезла, как и намеревалась сделать.
«Простит ли он меня?» — в отчаянии задавала себе вопрос Канеда.
Не дождавшись возвращения герцога в салон, Канеда отправилась вверх по лестнице, недоумевая, о чем он мог так долго разговаривать с comte.
Что, если дед рассказывает ему о возвращении Клементины?
Даже если речь не зайдет об этом, герцог уже знает, кто она и что именно ее мать сбежала буквально накануне свадьбы.
Однако, учитывая его тонкую интуицию, она не сомневалась, что герцог великолепно поймет причины ее поведения и догадается, что она явилась в Сомак ради отмщения.
«Я должна поговорить с ним! Я должна попробовать объясниться», — твердила она себе.
Потом она с отчаянием подумала о той распущенности, которую проявила в отношении женатого мужчины, спровоцировав его на поцелуи и на предложение, которого он никогда не сделал бы, зная всю правду о ней.
Кроме того, она бежала самым постыдным образом.
Пристыженная и испуганная, Канеда уже подумывала о том, чтобы не спускаться к обеду, а, сказавшись больной, улечься в постель.
Но потом она решила, что должна снова увидеть герцога, даже если он не станет разговаривать с ней и опять не будет обращать на нее внимания.
Так она могла хотя бы увидеть его и, быть может, в последний раз, побыть рядом.
Канеда чувствовала, что любовь переполняет ее, не поддаваясь никакой власти; ей уже казалось, что к вечеру мука эта усилится настолько, что страдания ее превысят всякую меру.
«И в этом виновата я сама» — упрекала она себя, не находя утешения.
Канеда потратила много времени на выбор платья, в конце концов отдав предпочтение одному из самых милых, однако — по вполне понятным причинам — не розовому, чтобы герцог не решил, что она пытается напомнить ему о совместном обеде.
Это платье, белое, с кушаком и бантиками из бархатной ленты, подчеркивало синеву ее глаз.
В нем Канеда казалась себе совсем юной, и, хорошенько рассмотрев себя в зеркале, она подумала, что таким образом сумеет найти оправдание своему поведению.
Но тут она поняла, что разговаривала с ним не как юная, неопытная и невинная девица.
Она преднамеренно выставляла себя искушенной во многих вещах — в том числе и в любви.
Ей вдруг подумалось, что герцог мог решить, что она обошлась с ним, как со своими прочими знакомыми, значит, нужно было объяснить ему, что это совсем не так, что лишь он один целовал ее, а до того она не хотела ничьих поцелуев.
Приготовившись спуститься вниз, она так разволновалась, что едва сдерживала дрожь.
Неторопливо идя по лестнице, не выпуская перил, она заметилаза дверьми карету, из которой вышли несколько человек.
И она вспомнила, как Элен говорила, что сегодня будет званый обед и родственники де Бантомов приедут познакомиться с ней.
Подобное обстоятельство естественным образом мешало Канеде переговорить с герцогом наедине, и она пожалела, что не спустилась вниз раньше, дабы получить такую возможность до прибытия новых гостей.
Войдя в салон, Канеда обнаружила там довольно людное общество, и хотя она никого не знала, все были старыми знакомыми герцога.
За обеденный стол сели восемнадцать человек; стоповая казалась величественной, потому что подсвечники посреди стола не могли осветить уголков комнаты, нуждавшихся в новой отделке.
