— Я сто раз видела, — подбадривает меня девочка. — Руки туда положите… ну, на вымя. Главное, не дергайте, ей больно будет. Чуть потяните, нажмите, потом заново. Ручищи у вас здоровые, быстро подоите.
Я положил руки куда велено. Корова теплая. Дёрнул. Видимо, неправильно — корова с ноги на ногу переступила, и я тут же вообразил, как она мне в лицо впечатывает копытом, вздрогнул. Потом снова дёрнул. С пятой попытки мне удалось выдавить из животного струйку молока. Ещё через минуты три я вошёл во вкус — прикольно! И корова вовсе меня убить не пытается, только оборачивается порой, смотрит на меня круглыми глазами, вздыхает печально, словно не понимая, что за незнакомый мужик её мучает и зачем.
— Я тоже не понимаю, — сказал я корове. — Ни хрена не понимаю.
И снова за сиську дёрнул. А ещё через пять минут у меня адски заболели руки, я тут же решил, что быть дояркой самый тяжкий труд на земле, а молоко едва дно закрыло, правда я не сразу научился в ведро струйкой попадать, так что его больше было бы. Я вылез из-за коровы.
— Там ещё много внутри, — переполошилась девочка.
Я подошёл к брату, который уже и смеяться не мог, только икал нервно, взял его за шкирку и усадил на стульчик.
— Инструкции помнишь?
— Я не буду…
— Отцу сейчас позвоню, останешься здесь же, в колхозе, только уже без единой карты.
Брат опечалился и за вымя взялся. Тоже не сразу выдавил, не сразу научился попадать в ведро… больше всего мне было жалко корову. Доили мы её, меняясь каждые десять минут больше часу, закончили ночью уже. Молока чуть больше половины ведра.
— Неправильно доили, — печалится малышка. — Зорька больше всех коров в деревне молока даёт. Ну, ничего, главное доена. Мы молоко в холодильник поставим, чтобы не скисло, а потом бабушка пусть сама думает.
Я тащу ведро, рядом понурый Славка, у одной лишь девочки остались силы болтать. Вот ведь, энерджайзер. В доме открыта дверь, в свете вижу фигуру, узнаю в ней Любку, даже без облегчения.
— Держи, — сказал я, и поставил рядом с ней ведро. — Молоко своё, и ребёнка. Я пошёл…
Сел в машину, снова обидно. Хоть слово могла ведь сказать! Сидим, а на весь салон пахнет коровой, молоком, и ещё немного — навозом.
Глава 23. Люба
Стою, на ведро смотрю, и ни одной дельной мысли в голове. В молочной белизне плавает утопленный мотылёк, немного пыли и берёзовый лист.
— Это что? — спросила я, чтобы хоть что-то сказать.
— Это молоко, — ответила дочка. — Он весь день нас спасал, а потом подоил Зорьку, чтобы не заболела.
— Сам подоил или заплатил кому-нибудь?
— Сам. Они с дядь Славой по очереди доили, так долго, что бабушка успела бы целое стало выдоить.
И хихикнула, моя девочка, спасибо детской психике, которая так легко вычёркивает негатив. У меня так не получится. Меня все ещё потряхивало, а теперь ещё и страшно, что Лёшка вернётся, не мог он просто так исчезнуть.
Молоко я перелила по банкам, процедив и выкинув несчастное насекомое. Получилось пять литров всего, но неважно… плевать по сути на молоко. А вот на то, что Хабаров сам корову подоил плюнуть никак не выходит. Всё так перевернулось, вывернулось наизнанку, а ещё — страшно. Хорошо, что у бабушки старый дом. На окнах ставни. Снаружи они крепятся к стене, а вот закрываются изнутри на запор. Так я и поступила — все закрыла. И дверь заперла.
— Ты чего, мам?
— Так спокойнее, — пожала плечами я.
Торопливо смыла с себя ужасный день в крошечной бабушкиной ванной. А я ещё жаловалась, что у меня дома воды горячей мало — бабушка вообще считала, что душ дома буржуйство и упорно ходила в баню. И нагреватель у неё — на тридцать литров. Давно я не мылась так быстро. Легли с дочкой, свет выключили. С закрытыми ставнями дома тьма буквально непроницаемая.
— Может свет на кухне включим? — шёпотом спросила дочка.
— Давай, — тоже шёпотом ответила я.
Теперь из коридора в комнату падала полоска света. И уснуть бы мне, устала просто невероятно, но никак. Прокручиваю в голове все события длинного дня и ужасаюсь. Чтобы я делала, если бы Хабаров не вмешался? Пытаюсь успокоиться — если бы не он, этого бы не случилось. А… а если бы случилось? И поле сгореть могло, и Лёшка приехать… так и ворочалась, то про бабушку думаю, то про Хабарова, то про Лешку, чтоб его. Зато когда уснула, не снилось ничего вообще.
Следующим днем, воскресным, а потому спокойным, меня вообще никто не трогал, хотя косились все, кому не лень. Сегодня хорошо, сегодня я могу спрятаться, а завтра и в полицию, и на работу, а там пересуды… Жесть, которую мне необходимо пройти. А пока не выпускаю из своих рук Маришкину ладошку, и пусть только попробует Лёша подойти — разорву его голыми руками. С такой мыслью я к маме и пошла.
— Как там бабушка?
— Хорошо. Ругается только, за Зорьку волнуется.
— Вчера её… подоили, а с утра я сама.
Доить корову не самое моё любимое занятие, но справилась. Я вообще не понимала, зачем корова нужна, когда хорошее молоко можно недорого купить от наших же колхозных коров и недорого. Но бабушке — виднее. Мама кивнула и обещала вечером сама подоить, а там уже с соседкой договорится, та согласится доить за само молоко — у неё поросятам оно нужно. Маришка к бабушке прижалась и зашептала горячо, захихикала, точно про вечернюю дойку рассказывает.
А я на кухню пошла. Запах я почувствовала ещё с улицы — ароматище. Аппетита после вчерашнего не было, а теперь сразу появился. Мама пекла абрикосовый пирог. Это — нечто. Мама вообще отлично готовит, а абрикосовый пирог её коронное блюдо. Нежное тесто, хрусткая воздушная корочка, чуть золотистого цвета, а под ней сочные абрикосы. Я сглотнула слюну и наклонилась, пытаясь рассмотреть пирог через стекло духовки. Открывать нельзя, за нарушение температурного режима в духовке мама и без сладкого оставить может. Я не ошиблась — равнодушная жёлтая лампочка освещала пекущееся совершенство.
— Готово уже, — сказала мама. — Сейчас достану, посторонись.
Достала, а потом сразу салфеткой накрыла. Едим мы этот пирог тёплым, значит уже скоро. И Маришка рядом завертелась, тоже на запах прибежала.
— Вкуснятина, — облизнулась она.
— Это не нам, заяц, — улыбнулась мама. — Нам я следом поставлю шарлотку, наши яблоки уже пошли.
Маринка заметно скисла, салфетку подняла, рассматривает пирог, который кажется золотого цвета, а через тесто проглядывают округлые бока абрикосов.
— А кому?
— Сейчас твоя мама отвезёт пирог Марку Дмитриевичу. Ты же согласна с тем, что он его заслужил?
— Согласна, — кивнула дочка. — А ты, мам, велик мой забери, а то я вчера его там оставила.
Да, мой ребёнок смог покинуть посёлок и на велосипеде добраться до боярской вотчины. От этой мысли щекотно и страшно, мало ли что могло случиться? А ещё… я не хочу к Хабарову. Я привыкла делить людей на чужих и своих. Хабаров — чужой. Он так много сделал… но мне тяжело выразить ему свою благодарность. Просто… сложно. Отчасти потому, что приходится признать, что меня спас никто иной, как Хабаров, великий блядун и покоритель абсолютно всех женских сердец, к которому я относилась с таким высокомерием… Я то была не как все. Я устояла перед его чарами, чего бы мне это не стоило. Точнее, когда то смогла устоять. Теперь — нет. А он нас спас…
