Сидит наверху, молчит. Я тоже молчу, а самому весело. По крайней мере было до тех пор, пока Боря не решил пободаться со своим отражением в окне джипа. Окно треснуло, хрустнуло, затем сдалось и осыпалось крошкой, порядков изумив быка и меня разозлив.
— Сожрут кукурузу, — опечалилась Люба. — Как пить дать сожрут. А потом передохнут, от переедания.
Вот про коров то я и не подумал. Одна радость — Варя и правда всех достала. Целая армия машин ехала от посёлка в нашу сторону, одна так даже представительского класса. В открытом грузовике целая толпа мужиков, которые высыпались из кузова и бросились на быка без страха и упрёка, с горящими взорами. Во мгновение ока накинули ему верёвку на рога и примотали к соседнему дереву.
— Марк Дмитриевич! — кинулся ко мне председатель колхоза. — Сплошное недоразумение! Такого больше не повторится, я гарантирую! У пастуха лошадь понесла, он упал, потянул ногу и стадо вырвалось из под контроля!
Я спрыгнул с дерева, хотел подать руку Любке, но она спустилась сама. Стоим, вокруг нас куча мужиков и зачем-то крашеная деваха с ресницами до бровей. Мужики кепки в руках мнут, взгляды отводят.
— Спасибо, — с чувством произнесла Люба. — Что так вовремя приехали. Что, сука, жопы не оторвали до последнего. Идите на хрен. Все.
Отломила от ближайшего куста ветку побольше, очистила от листьев и не глядя пошла обратно в кукурузу, коров гонять.
— Недоразумение, — сказал я. — Что у вас одна баба с целым стадом воюет.
И тоже ветку себе отломил, пошёл вслед за Любой. А уж теперь бедный куст ободрали все, даже председатель себе веточку отломил и потрусил на поле. Одна лишь крашеная девица осталась томно изгибаться усевшись пятой точкой на капот пропыленной машины.
Я не то, чтобы боялся коров. Я никогда не приближался к ним больше, чем на пару десятков метров, даже так близко лишь пару раз в жизни. Нужды просто не было. А теперь шагаю по полю, кукурузные стебли бьют в лицо, и коровы, коровы кругом. Выгоняешь из поля одну, возвращаешься за другой. Идёшь следом, по бокам её хлешешь, и стараешься, чтоб не больно — жалко же. А они, не благодарные, ещё срут на ходу, нисколько твоих чувств не щадя.
В поле мы проторчали не меньше часа. Потом уже пастух появился, при нем три здоровые собаки одна другой страшнее, дело пошло быстрее. Вскоре все стадо, солидное, огромное и мычащее погнали в сторону, мужики потихоньку рассосались. Последним уехал председатель, он все круги вокруг меня выписывал, интересуясь, не нужно ли мне чего, извиняясь бесконечно, и так же бесконечно выбешивая.
— Ничего. Мне. Не. Нужно, — раздельно, чуть не по слогам произнёс я.
Председатель побледнел, кивнул, наконец уехал. Мы с Любой остались одни, она тоже ожидала, когда все уедут. Не для того ли, чтобы со мной поговорить? Но нет. Подошла к берегу реки, стянула кроссовки, джинсы, рубашку. Осталась в лифчике и трусах. Я стою смотрю, а ей хоть бы хрен. Не обернулась даже. Прыгнула с разбегу в реку, вынырнула аж на середине. Доплыла до противоположного берега и вернулась. Выжала косу, надела на мокрое тело рубашку с джинсами — на джинсах, пристающих к влажной коже пришлось помучиться и попрыгать.
— Мне показалось или у тебя татуировка на заднице? — спросил я.
Любка откинула потемневшую от воды косу за спину, отбросила с лица прядь и посмотрела на меня внимательно. Думал пошлёт туда же, куда и всех мужиков. Нет. Послала конечно, но по иному адресу.
— Езжал бы ты обратно, золотой мальчик, — вполне мирно сказала она. — Это моя жизнь, не твоя. Тебе здесь делать нечего. Разве только девок портить…
Села в свой монструозный, громыхающий на все лады уазик и уехала, пыль взметнув. А я стою, и улыбаюсь, как дурак — хорошо все же, что приехал. И тоже разделся до трусов, в воду прыгнул — холодная, сука! Но… все равно хорошо.
Глава 3. Люба
Это я уже о том, что моей жизни, какой бы она ни была настал пипец, потом подумала. А сначала — Господи боже мой! Хабаров то меня студенткой помнит, пусть и нищей, но всегда стильно одетой, подкрашенной. А теперь из всех радостей только маникюр, да татуировка на заднице, которую Хабаров как-то углядел. И то — временная. У подруги девичник был… весёлый.
Пыльная, грязная, потная, с навозной кроссовкой! Я желала Хабарову сквозь землю провалиться. Если он приехал засчет себя потешить своё эго, то это ему вполне удалось. И купание в холодной воде меня нисколько не успокоило. Ненавижу всех мужиков, прямо всех вместе взятых!
— Люб, — обратился ко мне Николай Васильич, председатель, когда мы вернулись. — Ты там только это… не наговори ничего Хабарову. Не наговорила же? А то совместное сиденье на дереве шибко беседам способствует.
— Не наговорила, — мрачно сказала я.
— Умница, — обрадовался председатель. — А то я знаешь, уже не в том возрасте, чтобы работу новую искать.
Ага, будто наворовал мало! У меня уазик разваливается, а у председателя дочка учится в Англии. Здорово же! Я прямо искренне за неё рада. И такая злость взяла… я уже говорила, что ненавижу мужиков?
— И не наговорю, — продолжила я. — Если твои шовинисты полностью движок моего уазика переберут. Я на прицепе чаще езжу чем сама!
— Конечно, милая, — расцвел в улыбке гад. — Я сейчас позвоню!
Загнала машину — и правда приняли. Смотрели хмуро, но сделать обещали за три дня. Как я буду безлошадной по полям непонятно. Зато отремонтируют, может, как следует. А я снова пошантажирую, глядишь какую замену мне на эти дни и дадут.
Сдав машину я пешком вернулась к сельсовету. Здесь у меня кабинет есть личный, захламленный крошечный закуток. Он насквозь прокурен и никакие проветривания не помогают — прошлый владелец злоупотреблял табаком. Я села за стул, включила компьютер и уставилась в экран. Работать нужно, да, а у меня в голове — Хабаров! И думать о нем страшно, и прекратить думать невозможно! Первое — гад стал ещё красивей. Вторая — чем мне его приезд грозит? А грозит ведь, точно. Третья мысль — нужно срочно валить на северный полюс. Сяду, погуглю, когда туда следующий поезд…
Свалить домой я могла бы в пять. Но сука, снова Хабаров! Приехал в свои вотчины. Ходил по коридорам, я слышала его голос, слушала, как хихикают все наши дамы. Они ходили за ним хвостом по всем коридорам и кабинетам, реально все, даже Марья Викторовна, завхоз шестидесяти трех лет. Это бесило тоже. А я сижу и трушу — страшно в коридор выходить. Я только на словах храбрая, а глубоко внутри трусиха. Наверное трактористы это чувствуют, вот и задирают меня.
В общем сидела я так до шести, до тех пор, пока Хабаров не ушёл, и только думала — не зашёл бы в мой кабинет! Нет, зайти не соизволил. Зато явилась Анжелка. Её грудь, и так не меньше третьего размера сейчас была увеличена подручными средствами и смотрелась устрашающе. Губы алые, ногти алые, в глазах — воодушевление.
— Господи, как красив, — сказала она. — Ты почему не вышла посмотреть? Хотя знаешь, вряд-ли бы он оценил… У нас теперь не колхоз, у нас агрохолдинг, и самый настоящий светский миллионер. Ты бы юбку надела что ли… Нет, с ним без шансов, но все приличнее.
