— Но с ним то я поладила, — улыбнулась я, как ни в чем не бывало. — С тем зверем, что живёт внутри твоей головы.
Черкес зубы стиснул, даже подумала — зарычит, как Вельзевул. Или просто психанет и сломает что-нибудь. Хотя он скорее мне руку сломает, чем испортит хоть малую вещь в своём доме. И вдвойне непонятно, если он так любит свой дом, почему то крыло стоит заброшенным? Черкес так же необъясним, как его дом. Они нашли друг друга.
— Ты нуждаешься во мне, — я снижаю голос, меня едва слышно. — Слышишь, как дом напевает тебе по ночам? Ты не можешь уснуть, ты пьёшь виски, а оно не помогает. Просто прислушался к своему дому — он шепчет, что тебе нужна я… Всё так просто…
Я во мгновение ока оказываюсь припертой к стене. Его рука на моей шее — право слово, уже привычно. Мне даже не страшно… почти. Я нутром чувствую, что он меня не убьёт. Может быть в будущем, но не сейчас. Я ему нужна… Только зачем? Не спать же укладывать, он скорее руку себе отрубит, чем признается, что зависит от кого-либо.
— Убейте её, — советует Сергей появившись за спиной Черкеса. — Просто убейте и все. И все закончится.
— Спасибо, — хриплю я.
Я буквально слышу, как пульсирует моё горло. Так, словно в нем бьётся само сердце. И жду — сожмутся пальцы или нет? Если да… то я проиграла. А если нет… дальше я боюсь думать, я боюсь последствий, к которым приведёт моя игра.
Пальцы сжимаются, кажется, моя плоть трещит под ними. Я последним рывком втягиваю воздух — не могу отказать себе в желании пожить несколько лишних секунд. И думаю — так умирать не хочется. А ещё думаю — мама, прости. Что все так глупо получилось, что я не уберегла Василька, хотя обещала, что я просто… умерла.
А потом воздух, такой упоительно живой течёт в меня. Я вдыхаю, не могу напиться им, и не могу удержать в себе — надсадно кашляю, сползаю на пол, первые секунды ничего не вижу, только огни мельтешат перед глазами. Потом вижу их, обоих мужчин. Стоят, возвышаясь надо мной, Черкес, как всегда, курит.
— Твой дом чувствует меня, — говорю я, с трудом проталкивая слова через измученное горло. — Он хочет, чтобы я сыграла ему на скрипке.
Это неправда, то что он сказал. И он, и я это знаем. Знаем то, что приручить можно любое животное. Главное — знать как. Только Черкес не знает, что сейчас я приручаю его. И то, что в первом маленьком сражении я победила…
— Почему ты не играешь на скрипке?
Столбик пепла сорвался с кончика сигареты и упал на пол. Кощунство, стряхивать пепел на паркет ручной работы, но сейчас из глубин молчащего дома материализуется безымянная женщина и все снова станет, как раньше. Безукоризненно и чисто. Я закрываю глаза, а потом решаю ответить.
— Жрать было нечего. Василек в больнице, на диализе, все деньги вложены в предстоящую операцию… Денег не было совсем. Моя скрипка… она как твой дом. Очень старая и в ней есть душа. Но… когда умираешь от голода порой случается так, что предаешь лучших друзей. Продать скрипку я бы не смогла. Но смычок… он инкрустирован золотом, камнями и слоновой костью. Он стоит так дорого… дали мне за него столько, что я могла питаться целый месяц. А брать другой смычок — это второе предательство, уже второе, моя скрипка не простит.
Глава 9. Богдан
Теперь мне казалось, что дом и правда шепчет. О ней. Я не разбирал слов, но я всегда его понимал, мы с ним связаны кровью и самой моей жизнью. Время — почти рассвет. В это время я всегда пытаюсь уснуть. Но я закрываю глаза и слушаю. Ещё прислушиваюсь к своим ощущениям, пальцы чуть подрагивают — мне продолжает казаться, что я чувствую кожей её пульс.
— Сумасшедшая, — категорично заявил Сергей. — Её нужно пристрелить, как взбесившееся животное.
Я прикурил очередную сигарету, уже во рту вяжет горечью, но хочется вдыхать дым, мять в руках фильтр, откинулся в кресле. Думаю о том, что стоит лишь сказать, и на приземистом столике появится график. Я буквально слышу, как позвякивает в бокале лёд. Но… я так не хочу быть слабым, хотя и понимаю — однажды я просто сломаюсь.
— Она такая молодая, — говорю я не глядя на Сергея. — Чудная. Красивая. Тебе её не жаль?
— Жаль, но…
И замолчал. Он знал, когда лучше промолчать и я очень ценил в нем это качество. Если я решил ошибаться и танцевать на граблях, никто мне не указ — каждый сам решает, каким способом ему ломать свою жизнь. А я представляю, как ледяной алкоголь обжигает горло, согревает желудок. Нужно просто пить, целенаправленно и много, тогда головная боль захлебнется, сдастся и мозг просто выключится. Утром будет похмелье, но это же только утром. Неизбежная расплата за сон.
— Когда кончится осень? — спросил я.
— Немногим больше месяца осталось…
Чуть больше тридцати дней и зима укутает все вокруг снежным одеялом. Белые шапки будут сползать с крыши, а люди будут счищать, сбрасывать снег на землю, нисколько не ценя усилий зимы. И мне станет легче. Перестанет казаться, что в сутках сотни часов. И девушки в моем доме возможно, больше не будет. Хочу ли я этого?
— Я буду спать, — сказал я.
Сергей кивнул и вышел. Я поднялся с кресла, прошёл в комнату. Я занимал башню, если можно так её назвать. Не знаю, что взбрело моему предку в голову, когда он решил пристроить её к дому. Но мне нравилась её громада, нравилась округлость стен, покой, который они обещали. Я не буду думать о девушке, я просто закрою глаза и усну, как бы это не было невозможно.
Подошёл к окну, распахнул шторы. Рассвет только начинался, напоминая о себе серым зыбким маревом, которое скоро заполонит все вокруг, и лишь потом, словно нехотя уступит место солнечным лучам. Сад спал, город светился на горизонте — здесь, у себя дома можно было легко поверить, что его вовсе там нет. Что там лес, в нем волки и медведи, бандиты с большой дороги, может даже Робин Гуд, и конечно же — юная аристократка попавшая в беду. Почему аристократка? Ирма с детства вбивала мне в голову, что чистоту рода необходимо сохранить, словно мало её испачкала моя мать, последняя Черкесова, родившая меня неизвестно от кого.
Ирма… нужно буде позволить ей приехать зимой, когда все наладится, когда зверь в голове нажрется мной, когда девушки в доме не станет. Мезальянс, сказала она тогда, увидев Ванду. Я представил, каким будет её лицо, если она вдруг увидит её полную копию — и рассмеялся. Смех в тишине большого тёмного дома пришёлся, как нельзя кстати — органично вписался.
Я закрыл шторы и все же лёг. Я не верил в то, что смогу так просто взять и уснуть. Вот она бы смогла помочь, та девушка. Она бы просто легла рядом, и демон в моей голове бы успокоился, заурчал сыто… Пальцы снова чуть дрогнули — вспомнили, как сжимали её горло. Тонкое такое, беззащитное… Я точно сошёл с ума. Интересно, когда это случилось? Тогда ли, когда больная мать из последних сил сражаясь с болезнью за руку водила меня смотреть на дом? Тогда ли, когда она умерла, оставив меня наедине со своим телом, и одного, в квартире, в городе, во всем мире? А может в одну из ночей, когда я твердил себе свое имя, чтобы не забыть? Или…в те мучительные часы, когда я боролся за свою жизнь, а дом пил мою кровь каплю за каплей, взамен даря успокоение? Наверное, неважно, нужно просто смириться с фактом. И с тем, что я подкладываю ладонь под щеку, словно маленький ребёнок, ловя отголоски биения жизни той девушки, закрываю глаза и правда — засыпаю.
