— Не сопротивляйся уже, — говорит он, в его голосе нетерпение. — Давай, кончи. Мне нужно это видеть.
Зачем, какого хрена? Я даю себя, пользуйся, разве тебе этого недостаточно? Видимо, нет. Палец ложится на клитор, я вскрикиваю — это уже слишком. Уверенные движения внутри меня, движения пальцев, его дыхание… с каждым мгновение меня уносит все дальше, туда, откуда возврата, похоже, нет. Это не оргазм даже. Я не знаю, как описать. Это — как маленькая смерть. Я даже не понимаю, было ли мне хорошо. Что-то взрывается внутри самой моей головы, огненными волнами расплескивается по всему телу, горячо пульсирует в паху в такт его движениям. Они становятся все более резкими и быстрыми, а я так точно перестала дышать — умерла.
Потом, когда все это заканчивается, я сползаю попой на пол — Черкес перестал меня придерживать. Босой стопой попадаю в его, все ещё тёплую, сперму — дом наверняка разочарован, но свой биоматериал Черкес бережет. Сам Черкес курит, а я на непослушных руках и ногах, которые трясутся предательски ползу к секретеру у стены. На нем стоит зеркало. Беру его, круглое, тяжёлое, в массивной оправе, вглядываюсь в мутное отражение и улыбаюсь.
— Ты что делаешь? — удивляется Черкес.
— Проверяю симметричность улыбки. Мне кажется, у меня был инсульт. Что-то определённо лопнуло в моей голове.
Он смеётся, а я смотрю на себя. Всё нормально с моей улыбкой, вымученная только, и глаза блестят, шальные. Где там мой халат, моя броня? Закутываюсь. Мои мозги постепенно проясняются. Черкес не смотрит, а я думаю, что не факт, что старуха меня покормит. А мне терять уже нечего, и так пала дальше некуда, мне кажется, я даже кричала… Ем яичницу, пью давно остывший кофе, а затем снимаю с круассана хрустящую, в пятнах масла бумагу и заворачиваю в неё кусочки ветчины, пирожок, сосиску в потёках подтаявшего сыра.
— Зачем тебе это? — снова не понимает Черкес.
Он застегнул свои брюки, возвышается надо мной, подсвеченный не по осеннему ярким солнцем.
— Для кота, — объясняю терпеливо я. — У нас с ним бартер, он приносит мне дохлых мышей, а я ему вкусняшки. Можно, я пойду?
Глава 15. Богдан
Кофе был удивительно вкусным, пусть и холодный. Я держал его на языке и лишь потом проглатывал. Воздух удивительно прозрачный, струйки сизого дума медленно расплываются в нем, так… красиво. На улице снег. Не знаю, растает ли он, не знаю, он ли причиной моей бодрости, сон, секс… но мне нравится то, что происходит. Девушка сидит со своей хрустящей бумажкой, а оттуда торчит кончик сосиски. Чудная она. Я поднялся прошёл к окну. Хорошо. Редкое настроение, когда хочется весь мир обнять. А она стоит и не решается уйти без моего позволения.
— Смотри, — сказал я ей. — Снег.
Она послушно подошла, встала рядом. От открытого окна сквозит, с лязгом захлопнул тяжелую раму. Снега совсем ещё немного, через него торчат колючие пики подмерзшей травы, следы Вельзевула продавили его и выделяются яркими темными цепочками.
— Красиво, — ответила она. — Только грустно.
И бумага с едой в её руках хрустнула, на меня пахнуло беконом, жрать захотелось и ещё не отпускать эту девушку. Только, что с ней делать? Трахать? Поставить в углу и любоваться, приказа изображать статую? Беседовать? Она какая-то одновременно нужная и лишняя, одним словом — непонятная. Сейчас при ярком свете дня, который сотнями искр отражался от снега, все происходящее вчера казалось бредом, виделось, сквозь дымку тумана. Я закрыл глаза. Платье было, я клянусь. Я мог сказать, когда Ванда его купила. Около полугода до своего исчезновения. Стоило оно бешеных денег, кружево ручной работы, мне нравилось, как оно соблазнительно обнимало её грудь, порой показывая розовые ареалы сосков, поддразнивая. Я мог вспомнить, как это невесомое кружево рвалось ночью в моих пальцах. Я готов поклясться, что платье пахло грейпфрутом. Только… нет его, этого платья. На мгновение я даже пожалел, что не позволил установить камеры в этой части дома, сейчас я бы все отдал за то, чтобы узнать, кто же из нас сошёл с ума, я, или эта девушка.
— Я люблю снег, — продолжил я. — Он чистый. Он прячет всю грязь.
Какой содержательный разговор! А девушка смотрит на меня, и готов поклясться — её глаза смеются, хотя она боится меня, в этом я тоже могу поклясться.
— Непросто любить то, что видишь лишь через окна, — пожала плечами она. — Я пойду, у меня кот голодный. Можно?
Я киваю, пусть идёт, если уж я все равно не придумал, что с ней делать, с моей покупкой. Но возле самых дверей останавливаю её вопросом.
— А чего бы тебе хотелось?
Она остановилась, но так и не обернулась, и я лицезрею её затылок, наскоро заплетенную косу, из которой торчат пряди.
— Если честно, мне бы хотелось быть за тысячи километров отсюда, и даже неважно где. Я бы хотела играть на скрипке. Мне бы хотелось быть одной и не бояться звука шагов по коридору, не думать о том, что моя жизнь зависит от чужой прихоти. Но это же невозможно, правда? Поэтому мне бы просто хотелось ходить по снегу.
Дверь открылась, я знаю, что там стоит кто-то из парней, её проводят до комнат, закроют. Я сажусь есть. Не прошу разогреть, принести новое, доедаю почти все, что девушка не утащила своему коту. У меня прекрасный аппетит, и даже сотни тысяч одновременно роящихся в голове мыслей не могут его испортить. Я думаю о том, что она со мной играет. Я не знаю правил этой игры, но это в любом случае…интересно. Думаю о том, что походить по снегу это такая малость. А ещё о том, что там наверняка холодно, а у моей игрушки толком одежды нет, это нужно исправить. А ещё, самую малость я думаю о том, что мне хочется её целовать, просто попробовать на вкус, я этого так и не сделал. А ещё мой эксперимент с оргазмом ни к чему и не привёл, разве только девчонка смотрела на меня широко раскрытыми испуганными глазами. Она не кончала так же, как Ванда. Но она же играет…
— Кто-нибудь, — крикнул я и двери сразу же открылись. — Уберите мне уже тарелки и готовьте машину, я по магазинам поеду.
Я не любил любые скопления людей, я не любил людей вообще. У меня есть консультант, который обеспечивает мне бесперебойное поступление дорогих рубашек и костюмов идеально подогнанных по фигуре. Но сейчас мне хочется бродить по залам, разглядывать витрины бутиков, манекены разряженные в платья и пушистые боа. У Сергея сегодня выходной и это мне нравится, я не хочу видеть молчаливое осуждение в его взгляде. Я и сам понимаю, что готовлюсь танцевать на граблях, но мне весело. Я, мать вашу, еду в магазин! Благо один из торговых центров принадлежит мне, и там уже закрыли два верхних этажа, чтобы я мог прогуляться в одиночестве.
— Доволен? — спросила Агафья, нарочито громко собирая посуду.
А я и правда доволен. Я словно сытый, к тому же, что немаловажно — выспавшийся кот.
— Одного раза ему мало, — продолжает она, нисколько не обращая на меня внимания. — В прошлый раз голову по кускам собрали, да видно не все мозги на место засунули… хотя их и раньше немного было. Подумать только, найти такую же девицу и опять же в те игры!
