— Я не буду жить в этой палате, — сердито сказала она.
— Как это — не будете? — удивилась провожавшая её санитарка.
— Я хочу в другую!
— Ну уж, милочка, либо здесь, либо в коридоре. Мест нет.
Вика проскрежетала зубами, я явственно услышала этот звук. И прошла к свободной кровати.
А во мне бурлило озорное веселье. Хотелось смеяться в голос, я кусала губы, чтобы удержаться. Уж тогда-то Вика точно сбежит и будет рожать в подворотне. А я же не зверь. Я хорошая.
Санитарка внесла сумку Вики и повернулась ко мне. Склонилась, произнесла заговорщическим шёпотом:
— К вам пришли. Ждут на первом этаже, влево от медсестринского поста. Только тссс.
Кто бы это мог быть? Эльза? Я встала, выпятив тоже уже внушительный животик. В дверях остановилась, не удержалась, посмотрела на Вику. Она раскладывала свои вещи по шкафчику, движения её были резкими, дергаными.
— Купила коляску? — спросила я. Сам чёрт подначивал меня. Вика промолчала, с громким хлопком бросив книгу в мягкой обложке на подоконник. — А ты сколько уже ходишь? Как слон, второй год?
— Я не хочу с тобой разговаривать, — отчеканила Вика. Девочки навострили уши, настраиваясь на скандал. — А рожаю я как положено, и от своего мужа, а не от не пойми кого, как некоторые.
— Хах, — фыркнула я. — Мне кажется, мы подружимся.
И мило улыбнувшись, вышла в коридор настолько грациозно, насколько могла. По коридорам, держась за животы, степенно ходили беременные. Мимо третьего этажа я спускалась торопливо — порой оттуда доносились книжки рожениц. А возле второго задерживалась. Там частенько можно было услышать сердитый младенческий рев, а если повезёт, то увидеть медсестричек со стерильно-белыми кульками и выглядывающими из них крохотными розовыми личиками. Но сегодня я шла на первый. Скользнула мимо поста, на мгновение замешкавшись, вспоминая, где, собственно, находится лево. Налево была широкая массивная двустворчатая дверь. Я толкнула её и вошла в празднично оформленный зал, вероятно, для торжественной выписки мам и их чад. На узком, наверняка жёстком диванчике, вытянув ноги и откинув назад голову, сидел Адам. Увидев меня, он повернулся, и я буквально утонула в его взгляде, ленивом, прячущем все внутри. Он улыбнулся, похлопал ладонью по диванчику, приглашая присоединиться. Я поколебалась мгновение, но показалась смешной сама себе. Села. Его рука поднырнула под мою спину, приобняла, притянула к себе. Я склонилась к его плечу, на нем была лишь лёгкая рубашка поло, я чувствовала запах его кожи, разогретой солнцем, он пах свободой и любовью, пах сексом. Я втянула его запах и попыталась удержать его в себе.
— Я соскучился, — сказал он после минутного молчания.
— Я тоже. Но это ничего не значит. Ничего не изменилось.
Его ладонь касалась моего живота, сбоку, словно ненароком, но я чувствовала, что прижимает он её всей площадью, ждёт, пытается уловить движение ребёнка, и улыбнулась.
— Это не твой ребёнок, — зачем-то сказала я.
— И? — Адам помедлил, но не убрал руки, не сделал попытки отстраниться. Наоборот, закрылся лицом в мои волосы, словно тоже пытаясь надышаться впрок. — Ты считаешь, если ему повезло встретить тебя раньше, чем мне, я должен от тебя отказаться? Пффф.
Мы снова помолчали. Солнечные блики падали через кусты разросшейся, уже давно отцветшей сирени за окном, плясали по полу. В теле разливалась истома, спокойствие. Я закрыла глаза, позволив представить себе, что все не так, как есть. Что мы не в больнице, насквозь пропахшей хлоркой и лекарствами. Между нами нет пропасти, нет проблем, нет недомолвок, нет страха и тревог, нет людей, которые считали, что имеют на нас право. Но когда открыла глаза — ничего не изменилось. Все так же плясали солнечные блики на вытертом бордовом ковру на полу.
— Ничего не изменилось, — снова сказала я. — Никуда не делась Эльза. Никуда не пропали те же проблемы, что были между нами и раньше. Не изменились мы сами. Я даже не знаю, чей ребёнок зреет в моём животе.
— Я заберу тебя, — ответил он. — Заберу отсюда, и похрен, чего мне это будет стоить. Даже если чужой крови, даже если моей.
— Не стоит, — я, отгоняя сожаление, отняла от себя его ладонью. Сразу стало холодно, неуютно. — Поздно.
Надо вставать, уходить, подниматься в палату, в которой ждёт Вика, но Боже, как не хочется! Словно почувствовав моё смятение, Адам притянул к себе, сграбастал, усадил на колени. Прижимая одной рукой, второй ухватил меня за подбородок, заглянул в мои глаза своими, туманными, потусторонними, затягивающими в свои глубины и парализующими, посмотрел на мои губы, и я знала, что вот — поцелует сейчас, и секунда, которую его губы приближались к моим, растянулась в вечность. На мне был халат, розовые резиновые тапочки, мои отросшие волосы были собраны в нелепый хвостик, да блин, я беременна была! Но…его поцелуй. Я чувствовала, что он хочет меня такой. Причём, чувствовала в прямом смысле — тонкая ткань его лёгких джинс не скрывала эрекции. Я выдохнула, растворяясь в нам, в его поцелуе, в нашем желании…и отстранилась. Буквально оторвала себя от него. Встала, стараясь не смотреть на него, в его глаза, в которых плавала улыбка, на его губы, которые я только что с таким пылом целовала.
— Пока, — неловко сказала я. И поправилась, в который раз: — Прощай.
— Пока, — ответил он, провожая меня взглядом.
И я ушла. Пошла в свою палату. Не заглядывая в стеклянные двери, в надежде увидеть личико чужого младенца, не прислушиваясь к происходящему в родильном отделении. Свернулась калачиком на постели, чувствуя, как ерзает в животе ребёнок, не обращая внимания на Вику, прижимая пальцы к губам, лелея, баюкая свою раненую любовь, своё неудовлетворенное желание, свои надежды и обиды.
Двадцать третья глава
Вика сопела. Это раздражало. Это мешало сосредоточиться на себе. Больница спала. Изредка шлепали чьи-то тапочки по коридору, до туалета и обратно. Мерно гудела лампочка на посту медсестер. Наши девочки, Света и Алина, спали спокойно, их ничего не мучило. А Вика сопела. Сердито, раздражённо.
— Ну чего ты сопишь? — не выдержав, спросила шёпотом я.
Вика повернулась на другой бок. Сопеть не перестала. А утром ушла рожать. Ходила по коридору, маялась, с разговорами не лезла, а потом медсестра увела её в родильное отделение. В одной палате мы провели лишь две ночи. За своими вещами она не возвращалась, все сделала санитарка. И мне оставалось лишь гадать, кого же она там Алику родила.
Я продолжала гулять. Осторожно, медленно, стараясь не напрягаться, ступала по ступеням. По лестнице до первого этажа, мимо поста настороженных медсестер, потом обратно. Это границы моего мира. Но в этот раз я была заточена добровольно и понимала, зачем это нужно. Впрочем, меньше от этого домой не хотелось. Быть может, даже больше.
Девочки приходили, смеялись, хватались за круглые животы, с упоением мечтали, а затем рожали и уходили, исчезали. А я оставалась, словно верный страж.
