— Окрошку сделаю, — решила Настя.
Когда она рассказывала про пожар, Никита навоображал всякого, и теперь разочаровался. Не пожар, а так себе, недоразумение — одна комната сгорела да крыша немножко. Дома был беспорядок, везде висели вещи, пахло сыростью и дымом, диван почему-то стоял на веранде. Задерживаться здесь не хотелось.
— Вот бутылочки, — говорила Настя соседской толстой тёте. — Больше ему вот эта нравится. Вот тут смеси… Когда кончится, я ещё принесу. И навещать буду.
— Господи, — удивилась тётка. — Это же не ребёнок! Это козёл!
А сама смотрит на Никиту. Видимо, любопытно. Никите не нравилось, когда на него смотрели чужие люди. Он хотел встать за Настиной спиной, но не вышло — няня у него мелкая, не спрячешься. Возвращались медленно и печально. Печалились зря — Сахарок прибежал вечером. Один. С перегрызенной верёвкой на шее.
— Весь в маму, — умилилась Настя.
Никита покормил его сахаром. А папа увёз обратно.
— Никаких козлов, — строго заявил. — Только я имею право быть козлом.
Весь вечер Никита переживал — сильно поругались или нет. Ночью встал, пошёл в папину комнату — кровать пустая, значит, не сильно. Уснул спокойным сном. А на следующее утро — субботнее, когда спать бы и спать, проснулся раньше всех. Обидно даже. Сделал себе растворимый какао из банки, разогрев молоко в микроволновке, и сел смотреть телик в гостиной. Потом передумал и решил книгу дочитать. И Насте приятно будет, и самому интересно. Двойная польза. Одному было скучно, но Никита все-таки не ребёнок, что бы там взрослые ни говорили. Понимал, что если застанет папу в няниной постели, им будет неловко. Поэтому будить никого не будет. Пусть они там сами просыпаются, разбегаются по своим комнатам, а он и дальше будет делать вид, что ничего не знает.
Заскрежетал, ворочаясь в замочной скважине ключ. Дома было совсем тихо, поэтому Никита услышал. И удивился — может, папа уезжал ночью, а теперь вернулся? Но это был не папа. В прихожей стояла мама. Загорелая вся, сумками увешанная. Никита обрадовался — маму он любил, хотя она и не жила с ними. Поэтому бросился к ней с разбегу, едва не снеся с ног. Мама смеялась, говорила что-то, целовала в нос, в лоб, щеки — куда успевала.
— Совсем вырос, — удовлетворённо сказала она. — А всего три месяца не виделись. Поедешь со мной? На месяц. Я вроде как ради этого и приехала. Представляешь, настоящие раскопки! И не так жарко, как в надоевшей Африке — у нас тут, совсем недалеко. Если повезёт, откопаешь череп.
— Конечно, поеду! — загорелся Никита. Козлы и помидоры — хорошо, но и череп тоже хочется. Может, его даже с собой разрешат забрать. Вот у Саввы точно черепа нет! — А когда?
— Через час, — подмигнула мама. — Я сутки уже в дороге, ничего, там отдохну, на месте. Телефон у меня сел, даже позвонить не смогла, поставь на зарядку, милый. Папа все так же спит до обеда?
И вот тут Никита понял, что скоро случится конфуз. Даже побледнел со страху. Череп, конечно, здорово, но не такой же ценой!
— Давай кофе попьём, — взмолился он. — Не надо папу будить. Он много работает, устал.
— Я кофе в аэропорту напилась, тошнит уже от него. Да и времени только час.
Сбросила туфли и босиком пошла наверх. Почти не дышавший со страху Никита за ней следом, но на почтительном расстоянии.
— Может, не надо, — попробовал ещё раз он. — Папа голый спит.
— Я с ним ребёнка сделала, — мама была неумолима, — меня этим не напугать.
Открыла папину дверь — в комнате было пусто. Удивилась. Пошла и дёрнула соседнюю — Настину. Вот здесь Никита совсем дышать перестал. Додумался, что надо было сразу в свою комнату уйти, а теперь вроде как поздно. Все, заметили. Папа, слава богу, в трусах. То ли сразу в них был, то ли успел надеть, пока мама в дверь ломилась. Настя сидела на кровати и прижимала к себе одеяло. Никита любил маму. Очень любил. Но вдруг подумал, что лучше бы ей было заранее позвонить. Настю жалко было до ужаса.
— Это кто? — спросила мама неизвестно у кого.
— Это моя няня, — ответил Никита. — То есть она вообще собачья няня, но теперь моя.
Сказал и понял что лучше молчать. Вообще больше рот не стоит открывать. А то как-то странно получилось. Непонятно. То ли собачья няня, то ли человечья. И сделал шажочек назад, к своей комнате.
— А это кто? — спросила Настя дрожавшим голосом.
— Его жена, — отчеканила мама и ткнула пальцем в направлении папы. А потом обобщила. — Прекрасно!
Никита сделал ещё шаг назад, а потом и вовсе убежал в свою комнату. Захлопнул дверь и подавил желание спрятаться под кровать. Взрослые кричали так громко, что все слышно было. Мама кричала. Папа кричал. А Настя нет. Никита из-за всех сил прислушивался, надеясь услышать её голос так сильно, что даже голова заболела. Но Настя молчала совсем. А потом пришла к нему в комнату. В кроссовках уже, за спиной рюкзак — тот самый, что недавно из деревни принесли. Поцеловала Никиту в макушку, как мама совсем.
— Ты не грусти, — сказала. — У меня номер твой есть. Я позвоню. На футбол сходим, у нас в деревне пацаны играют. Я думала, сегодня пойдём, да не срослось вот… И не обижайся, ладно?
И ушла. Никита пересёк дом, выбежал на папин балкон, чтобы посмотреть, как она уходит. Вдруг останется? Вдруг папа её уговорит? Но у папы не получалось. Он выбежал за ней в трусах и босиком. Мама в дверях стояла и смотрела, Никита даже рассердился на неё немножко — все же из-за неё! Нет, он маму любит. Но почему не позвонила?
— Да ты мне слова сказать не даёшь! — орал папа и хватал Настю за руки. Никита увидел, что сосед, который гордился своим газоном, открыл окно и слушал, и рассердился на него тоже. — Да послушай ты! Пожалуйста!
Вот «пожалуйста» — это хорошее слово. Никита даже взмолился про себя — ну послушай ты его, пожалуйста! Папа же хороший. Только орёт громко, когда сердится. Но если быть справедливым, то сердится он совсем не часто.
Но Настя слушать не стала. Ушла. Папа стоял в трусах на дороге и смотрел, как она уходит. А Никита вернулся к себе в комнату, заперся на ключ, чего никогда не делал, и занялся тем, что считал неподобаемым для мальчишки восьми лет — разревелся.
