— Катя, — говорит Дима. — Ты пыхтела и топала, как слон приличных размеров. Поэтому лучше заходи.
Вроде как весело сказал, а сам не улыбнулся даже глазами. Усталые у него глаза. И вопросов наверное миллион. Если заскулить и сжаться калачиком на полу, пощадит, не будет спрашивать? А потом в дурку — будем там вместе с Лялькой в куклы играть. Прекрасная альтернатива адским разговорам.
— Дим, — робко попросила я. — А может не надо?
— Надо, Катя, надо. Я имею право знать, почему едва не умер этой ночью.
Сенька выругался и закурил. Он тоже переоделся, грязные вещи, среди которых и куртка, в которой я в снегу сидела, неопрятной кучей на полу. У Димки наверное ноги мокрые и переодеться не во что… Господи, о чем я думаю? Я дошла до окна, полюбовалась на просыпающийся город. Хватило пары секунд — рассвет в промышленной зоне то ещё зрелище. Обернулась к мужчинам. Отобрала у Сеньки сигарету, он возмутился, но я внимания не обратила. Не все же ему? Села в кресло, ноги поджала. Затянулась.
В груди кольнуло. Боль вернулась. Наверное, это все же хорошо. По крайней мере — привычно.
— Ты проститутка?
Господи, это что, единственное, что его волнует? Я бы даже улыбнулась, но сил нет.
— Я не была проституткой. Бывало… я спала с мужчинами. С тобой например, недавно. Денег мне за это не дали. Тебя что-то интересует кроме того, с кем я трахаюсь?
Димка зубами скрипнул. Сенька подобрался, готовый вскочить на ноги. Я мягко покачала головой — не надо. Я одиннадцать лет молчала. Скажу, все, что спросит. Надеюсь поимённого списка всех мужчин которые во мне побывали он не попросит.
— Когда Лялю изнасиловали ты была рядом с ней?
— Да, — совершенно спокойно ответила я.
— Тебя… Тоже… изнасиловали?
Каждое слово так и произнёс — по отдельности, взвешивая. Я вдруг почувствовала, что одной сигареты мне мало. И мало было бы одной ночи, чтобы рассказать. Целой жизни мало что бы возместить то, что мы тогда потеряли. Мне не кажется, что кто-то сможет понять. Можно сочувствовать, но примерить на свою шкуру… нет. Они чистые, даже запачкавшись. Смелые, гордые. Они мужчины. Мужчинам многое позволяется и прощается. И наконец — возможно им хватило бы духу покончить с собой после всего, что случилось.
— Мы хотели сбежать, — начала говорить я. Где сигареты? Ищу взглядом, не нахожу. — Ляльке до родов было меньше месяца. Все было… плохо. Она колоться начала. Причём её направленно на наркоту посадили… не важно уже. Лялька была сильной, возможно сильнее всех нас. И она ненавидела их. Я верила, что она бросит. И она тоже. Ей только уехать было нужно… Мы сбежали. Ты знаешь, кто такой дед? Да, тот старичок. Он может убить тебя, просто, чтобы не нарушать своих принципов. Такой у меня… хозяин. Нас с Лялькой поймали до обидного быстро. Вернули в город. Там гаражи были. Холодно, зима. Вся дрянь случается зимой. Их было… несколько. Лялька сама маленькая была, смешная — тоненькая, а впереди живот торчит. В течении того года ко мне много кто приставал, но Сенька их всех… запугал, так скажем. Его тогда уже боялись. И тогда… той ночью. Меня просто избили. И Ляльку били. И по животу даже… и насиловали. Волосы у неё длинные были их наматывали, на кулак… а я ничего сделать не могла. Мне сказали смотреть, что со мной сделают в следующий раз. Он держал меня. Крепко. Такой сильный. Я кричала, надеялась, что услышит кто. Царапалась. Кусалась. Я мечтала всех их убить. Медленно. Чтоб сука, каждую секунду оценили. Но… не смогла ничего. Потом тому, кто меня держал, надоело. Ему тоже… хотелось. Меня закрыли в погребе, он там был, в гараже этом. Мешки какие-то, колеса… что-то поставили сверху на крышку. Я не смогла открыть. Слушала все, и даже Ляли стонов не слышала, все боялась, что умерла уже. Это вечность тянулось. Целую. А потом я вдруг поняла, что тихо. Крышку толкнула — она поднялась. Лялька жива была. А там ни телефона, ничего. Я её тащила, поднять не могла, за ней следом — кровь на снегу. А я так одну её оставить боялась…
Я увидела сигареты. Достала одну. Даже руки не дрожат. Первый раз рассказываю. И зачем? Ничего они не поймут. И Левку не вернуть. И хорошо, что Лялька с ума сошла… Я прикурила. Горький сигаретный дым заполнил лёгкие. Сердце закололо даже от глубоко вздоха. Повернулась к Димке, струю сигаретного дыма выпустила.
— Теперь ты доволен?
Я изучала свои ногти. Маникюр я так и сделала, даже неловко — солидная вроде дама, а тут… Со стороны солидная. А если копнуть, так вовсе безработная.
— Ты все это допустил, — вдруг чётко сказал Дима.
Я даже голову подняла от созерцания ногтей оторвавшись. Это ещё что за номер? Я настраивалась если не оправдываться — оправдываться надоело, так хоть смиренно принимать презрение и брезгливость.
— Ты уехал, — спокойно ответил Сенька. — А папа твой сказал, что если лезть к тебе буду, то сам за Жорика сяду. Отец у тебя конечно мировой, жалко только тебя больше чем меня любит.
Димка помолчал, переваривая. Я видел, что поверил — вышел уже из того возраста, в котором кричат это неправда, он не мог! Прожив порядком лет понимаешь, что люди вообще много разного могут. И хорошего и отвратительного. И что самое страшное — то же самое о себе узнаешь.
— Меня вынудили! Ты сам эту травлю возглавил! А Катя…аборт сделала.
— Ну, да, сделала же аборт. Пусть гниёт теперь тут, пока кто-то миллионы в Москвах зарабатывает.
Оба на ноги вскочили, друг на друга смотрят, кулаки сжали. А мне смеяться хочется, маразм просто. И облегчение невероятное вдруг накатило — я же больше могу не врать. Могу все рассказать. Ну и пусть считают грязью, я и сама себя ею считаю. Хуже уже не будет.
— Я сделала аборт, — встала и я. — Возила наркотики, продавала их. Трахалась с кем попало, было дело. Я видела, как людей убивают, я сама была к их смерти причастна. Так себе были люди, но не оправдание, верно? Чтобы пресечь поток лишних слов сразу говорю — я знаю, что Димка спал с Лялькой. И, Сень, я знаю, что ты этому поспособствовал. Если она ради тебя была способна на… неважно уже, по крайней мере самой Ляльке. Я все переварила и приняла. Надеюсь, вы займетесь тем же самым, и по домам. Верите, нет — я устала.
Я хотела даже домой уйти, к Рудольфу и сломанному пупсу в шкафу. Достала бы его и баюкала, напевая колыбельные, которые так и не смогу спеть своему ребёнку. Препарировать каждое свое прегрешение по отдельности у меня не хватило бы сил. Пусть Димка там дальше дофантазирует сам.
— Почему, — повернулся он ко мне. — Почему ты, блядь, этот аборт сделала?
Последние слова уже кричал. Глаза совсем чёрными кажутся — столько в них ярости. Мне бы даже страшно было, если бы не безразличие навеянное усталостью. Я слишком долго боялась, что он все узнает. А теперь уже знает, можно не бояться. Но вот про аборт… должно же хоть что-то остаться моим? Сокровенным? Я бы сказала, но признание запустит новую цель событий, к которым я не готова. Какими бы они не были, мои мужчины, сколько бы злости и обид в них не скопилось, я чувствую — просто так меня не отпустят. Будут пытаться заставить жить нисколько меня не слушая.
