Пол скакнул под ногами, я полетела вниз лицом, в кафельную плитку, в белые кружки таблеток, в забвение.
– Он тебя не отпустит, – шептал мне Илья в наши короткие встречи. – Он отберет у тебя Даньку.
Я отмахивалась. Глупости. Во-первых он уже давно живёт своей жизнью. Точнее он всегда жил своей жизнью, и она была параллельна моей. А во-вторых зачем ему хлопоты о маленьком ребенке? Ребёнок должен быть с матерью, это все знают. Отец это существо, которое приходит и уходит, убивает мамонтов, зарабатывает деньги. А растит и воспитывает мать. Какие могут быть принципы?
Неделя текла за неделей, я все глубже взяла в болоте своих сомнений. С Максимом мы ходили на грани страшного скандала. Он не понимал, почему ему отказали от тела, я не знала, как сказать, что ухожу от него. Маленький Данька метался между нами, пытаясь сгладить углы, но его усилий было мало. Маленький мой несмышленый Данька, по детски наивный, невозможно мудрый, самый любимый.
– Где папа? – спрашивал он меня вечерами, когда Макса не было.
Тот появлялся дома все реже, словно мне назло. А страдал Данька. Я улыбалась ему, а он гладил меня по щеке, словно ободряя, понимая. Залазил на колени, прижимался маленьким плотным тельцем. Но надолго его сочувствия не хватало, он был слишком мал. Прибегал Булька, пес, звонко лаял, стаскивал ребёнка с моих колен за штанины. Данька смеялся и убегал. И я снова оставалась одна, разрываемая между домом, сыном, любовью.
– Я ему скажу, – сказала я Илье в следующую встречу. – Сколько уже можно?
– Потерпи. Я все решу сам. Мы поговорим по мужски.
Я терпела, ждала мужского разговора, а время все тянулось. Однажды я задержалась слишком сильно, я была уверена, что Макс на работе. Вернулась в начале девятого – детское время. Я успевала даже Даньку уложить. Муж был дома. Мне стоило бросить лишь один взгляд на него, чтоб понять, что разговор меня настиг сам. Я замерла в дверях гостиной, не зная, что делать, с каких слов начать.
– Ребёнка уведи, – бросил Макс Арине.
Та бросила на меня испуганный взгляд, подхватила Даньку на руки, и скрылась в глубинах огромного дома. Я закрыла за ней двери – для меня публичное выяснение отношений было практически равноценно смерти. Я боялась, раньше даже не представляла, насколько мне будет страшно.
– Тебе что нужно? – начал Максим. – Тебе чего то не хватает? Денег? Что нужно тебе?
Я хотела многое сказать. Что мне нужно элементарное внимание. Что мне надоело куковать в этом ненавистным доме одной. Что хочу в прежнюю квартирку, просыпаться в семь утра, вести Даню в садик, бежать на работу, после неё за ребёнком и ещё успевать готовить горячий ужин? Он засмеётся. Да я и сама себе не верила. Я слишком привыкла быть богатой. Поэтому я продолжала молчать. И смотреть на него не могла. Надо же, сколько раз перебирала аргументы, и хоть один бы вспомнить.
– Кто он такой? Как зовут?
Я поняла, что про Илью он ещё не знает. Это и плохо, и хорошо. Признаться я сама не смогу, это плохо. Избегу кары – хорошо.
– Че ты, блядь, молчишь? – крикнул Макс и бросил в меня горшком с цветком.
Я зажмурилась, но горшок пролетел мимо и разбился о стену. Я поняла, что так он пытается выпустить гнев и не убить при этом меня. Хотел бы – попал бы.
– Я хочу развода, – сказала я неожиданно для самой себя.
Он преодолел расстояние между нами в два шага. Схватил меня за волосы, толкнул на диван, сам сверху навис. Глаза бешеные, такие знакомые, а пугают. Я сжалась, словно ожидая побоев, он приподнял мой подбородок, вынуждая смотреть в его глаза.
– Больше ничего не хочешь?
– У тебя у самого женщины! – попыталась оправдаться я.
– Это не женщины, – сказал Максим. – Это шалавы. И я из-за них семью не ломаю. Поняла, дура?
Он пнул диван у моей ноги, потом пнул, опрокидывая, журнальный столик. На нем стояла всякая всячина, сейчас она раскатилась по полу, и хрустела под ногами Максима, который мерил комнату шагами.
– Голая уйдёшь, – наконец сказал он. – Без ничего. И ребёнок останется со мной.
Я свернулась на диване калачиком, а Максим ушёл. Я плакала, долго плакала, но слёзы не приносили облегчения. Уйду – останусь без ребёнка. Если нет, то без Ильи. Ребёнок и любовник вещи не равноценные, даже сравнивать нечего, но должен быть какой-то выход! Может тот самый, мужской разговор разрешит проблему.
Я поднялась в комнату к Дане. Он уже спал. Я сбросила туфли, залезла к нему, уткнулась лицом в его волосы, горько было так, словно его уже отбирают, словно эта ночь последняя. На следующий день Максим уехал. Зато приехал Илья, я впустила его в дом, чинно проводила на кухню, так как Арина с Данькой должны были вот-вот вернуться с прогулки.
– Что-то случилось? – спросил он, когда я увернулась от поцелуя.
– Он знает.
– Про меня? – ужаснулся Илья.
Вот тогда бы мне спохватиться, увидев испуг на его лице. Но нет, я даже не придала ему значения.
– Нет. Знает, что у меня любовник. Сказал, что отберёт Даньку.
А через несколько дней впервые прозвучала эта мысль. Нашептал её, разумеется, Илья. Максима надо убить. Нет человека, нет проблемы. Зато в наличии свобода, много-много денег и любимый ребёнок. Я сначала даже не приняла всерьёз. Думала, шутка. Глупая шутка. В жизни такого не бывает, это прерогатива голливудских фильмов.
– Ничего не подписывай, – всерьёз предупреждал меня Илья. – Большая часть его имущества записана на тебя.
– Да не нужны мне его деньги, – отмахивалась я.
– Тебе не нужны, зато нужны твоему ребёнку, – продолжал зомбировать меня мой любовник.
Слово за слово, день за день… Я не знаю, как так вышло. Вскоре я начала верить, что иного выхода у нас просто нет. Тем более, насколько я знала, Максим уже начал готовиться к бракоразводному процессу, а я понимала, что мне не одолеть его в честном бою.
В одну из ночей пьяный Максим ввалился в мою комнату. Дома он появлялся все реже, если приезжал, то проводил все своё время с ребёнком. И сейчас ничего хорошего от его визита я не ждала. Он щелкнул светом, я натянула одеяло по плечи, словно он никогда не видел меня голой. Максим подошёл, сел на кровать возле меня.
– Слушай, ещё не поздно все исправить, – сказал он.
– Ты изменял мне все эти годы, Макс.
– Я больше не буду. Честно.
От его тона мурашки побежали по коже. Захотелось взять, и поверить. Что теперь будет иначе. Даже не по старому, лучше. Но ошибки совершенные и им, и мной, давили. Шептали, что иначе уже не будет. Что не найдётся сил простить. И что все обиды, нанесенные друг другу, будут кипеть внутри подобно лаве, и рано или поздно вырвутся наружу.
– Нет, Максим, – ответила я. – Наверное, слишком поздно.
– Дура, – он поднялся с постели, посмотрел на меня с сожалением, как на несмышленыша. – Вот когда Данька вырастет, и спросит, почему наша мама с нами не живёт, я так и скажу – потому что дура.
