– Будешь? – спрашивает снова Максим.
Отвинчивает крышку от бутылки, подливает в свою кружку. Я медлю мгновение, а затем протягиваю и свою. Теперь от чая не пахнет тиной. От него пахнет виски. Делаю глоток. Тёплый, почти горячий напиток странного вкуса. И не чай, и не виски. Вынимаю из кружки пакетик, пью ещё. И понимаю, что эта гадость вполне ничего. Я словно изнутри согреваюсь, чувствую, как напряжение отпускает. По комнате плывет сигаретный дым, но мне уже все равно. Клин клином вышибают, мне кажется, что я уже ничего не боюсь. Только бы с Даней все было хорошо.
Алкоголь разливался теплом, приносил облегчение, которое было так необходимо мне этой ночью. Я вытолкала все мысли из головы просто усилием воли: если я этого не сделаю - крыша поедет. Отодвинула уже пустую кружку и легла на пол. Возле печки он был уже чуть тёплым. По сути, виски в моей чашке было с пару глотков, но напряжение последних часов, а так же то, что кроме каменного бублика в моём желудке ничего не было, сыграло свою роль. Я не опьянела, нет. Но мне было почти хорошо, в этой избушке на курьих ножках.
Зашелестел одеждой Максим, скрипнул пол. Я не глядя поняла, что тоже лег на полу. Мы лежали и молчали, у меня ныли все имеющиеся мышцы, глаза слипались.
– Ты чем занималась все эти годы?
– Хмм, весьма своевременный вопрос, – я заерзала, устраиваясь поудобнее, посмотрела наверх. У потолка клубился сигаретный дым, чуть подсвеченный огоньком свечи. – Сначала лечилась. Точнее, лечили, у самой желания никакого не было. Спать перестала. Мне тогда впервые дали рецепт на таблетки, стандартное снотворное мне не помогало. Я пила эти таблетки месяца два, наверное. Просто спала круглосуточно. Чуть не заработала атрофию мышц. Смысла в жизни не было вообще никакого. Тот, первый год, я просто бесцельно существовала.
– А потом?
– Потом, суп с котом, – я повернулась на бок, чтобы лучше его видеть. – Соседка у меня была. Очень старенькая, никому не нужная. Руку сломала и таскала в здоровой руке и авоську с продуктами, и поводок со старым шпицем. Я не выдержала. Раз донесла покупки. Потом стала заходить ставить уколы, помогать с уборкой. Не заметила, как втянулась. Старушка умерла через два месяца, во сне ушла. Но как чувствовала, перед смертью попросила меня заботиться о собаке своей. Зря только беспокоилась, он вслед за хозяйкой ушёл через три дня.
Я замолчала, вспоминая. Та, очередная смерть, принесла мне грусть, но провожать чужого человека совсем не то же самое, что собственного ребёнка. Макс сел, снова закурил, я продолжила:
– У меня тогда уже был липовый паспорт. Да и квартира была съемной, денег мне Игорь дал, я даже не считала сколько, не интересно было. Обратилась в ту же контору, получила диплом, курсы окончила, чтобы освежить знания. Устроилась социальным работником, но меня оттуда быстро переманили. И пошли у меня чередой бабушки и дедушки. Все умирали, но к этому я уже привыкла и воспринимала почти спокойно. А потом твоё фото увидела. С невестой. И решила ехать ломать тебе жизнь. А ты как? Ты почему за мной не вернулся?
Максим посмотрел бутылку на свет. Неудовлетворенно покачал головой, видимо ополовинили её в уже первый приезд. Налил нам обоим по полчашки, себе чуть больше. Готовится, видимо, морально к ответу. Ничего, а кому сейчас легко?
– Я вернулся, – сказал он. – Через неделю.
Я засмеялась, и смеялась так, что горло пересохло и запершило. Потянулась к кружке, сделала глоток, совсем забыв, что там виски. Поперхнулась, закашлялась, Макс похлопал меня по спине.
– Мне тогда Илья чуть кишки не выпустил. В больницу нельзя, я в кустах валяюсь, думал сдохну. Лежал, в небо смотрел и думал, чего он меня добивать не идёт, я же видел, что только ранил его, он был куда здоровее меня. А этот гад ждал. Я позвонил охраннику Даньки, тот меня забрал, сам живот мне заштопал. Странно, но я не сдох даже после этого. Через неделю понял, на каком свете нахожусь и вернулся. А тебя не было, да и не могло быть уже, разве стала бы ты ждать неделю...
– А Илья?
– Этот урод меня выследил. Специально выпустил, убивать не стал. Даньку выкрал. Господи, как я боялся, а он условия мне диктовал. Я все вспоминал, какой ты после подвала была. И примерял… на Даньку. Чуть с ума не сошёл, целых три дня не знал, что с моим ребёнком.
Гнев захлестнул меня так неожиданно, словно сжатая пружина с треском и звоном распрямилась. Я придвинулась к нему ближе, кружку свою опрокинула, остро запахло алкоголем.
– Три дня? – шепотом спросила я. – Три? Я почти четыре года считала, что он погиб!
Оказывается, я была полна сюрпризов. И до этого гнев просто тлел. А вот сейчас сдетонировал. Максим понял и чуть отодвинулся назад, но от меня не сбежать. И уж точно не в этой избушке. Мне казалось, что время тянется медленно, словно в кто-то пультом балуется и я то и дело замираю в стоп-кадре. Вот я на четвереньках к Максиму ползу. Была бы кошкой - шерсть бы дыбом встала и когти бы выпустила. Но я справлюсь и без когтей. Я отталкиваюсь и лечу на него. Мы сталкиваемся: в моих ушах грохот, слова два айсберга сошлись.
Я тянусь к его лицу. Когтей у меня нет, да. Но я чувствую, как ногти впиваются в его кожу. Мне этого мало, я хочу его убить. Хочу, чтобы ему было больно. За каждый тот день в подвале, за каждый из последующих дней. Я успеваю нанести ему звонкую пощечину, прежде чем он перехватывает мою руку. Зря Максим ходит со стильной стрижкой. Ему бы под ноль. Хотя мне в радость. Моя вторая, свободная, рука собирает его волосы в пригоршню и резко тянет на себя. Не знаю, Максим ли это кричит или в моих ушах звенит от напряжения. Мне все равно насколько вульгарно то, что я сейчас делаю. Я просто хочу причинить боль - всеми доступными мне методами.
Теперь он удерживает меня пригвоздив к полу, распяв, держа мои руки над головой. Кричит что-то, я не слышу что: в моих ушах набатом бьётся кровь, слышу только своё хриплое дыхание. Решаю, что сейчас самое время сделать то, что сначала из-за того, что Макс сидел, не смогла. Сейчас идеально - я лежу под ним. Резко поднимаю ногу и бью его по яйцам. Он угадывает мой маневр, смягчает удар, но все же ему достается: он глухо стонет, падает на меня сверху, фиксируя полностью и руки, и ноги. Это ему так кажется. А у меня плечо его прямо перед глазами. И я снова поступаю донельзя вульгарно – кусаю.
Кровь Максима на вкус такая же, как и у Сашки. У несбывшихся надежд вкус горечи, а у предательства и подлости такой вот, соленый, отдающий металлом, невыплаканными слезами. Максим отодвигается от меня. Теперь я не могу пошевелить и пальцем. Он сидит на моих ногах, чуть склонившись, удерживая мои руки.
Наши лица почти напротив. Темно, свечка перевернулась и погасла, только лёгкие, рыжие отблески из под не плотно закрытой печки. Я не вижу выражения его глаз. В бешенстве он? Ударит меня? Закурит и погасит об меня сигарету? Мы тяжело дышим, не в силах восстановить дыхание и молчим...
Он поступил иначе. Так, как я не ожидала. Наклонился, резко, словно тоже хотел меня укусить, и поцеловал. Попробовал своей крови на вкус, мои губы все ещё были в ней. Я не хотела его целовать, я хотела его убить. Когда он отпустил мои руки, я была просто уверена, что пущу их в ход. И я пустила. Запрокинула их ему на спину. Максим был без футболки, кожа разгорячена сражением. Я поняла, что сдаюсь, застонала от бессилия и в последнем порыве провела ногтями по спине. Он тоже то ли зарычал, то ли застонал. Лихорадочно пытался расстегнуть мою многострадальную тунику, потом просто разорвал - все оставшиеся пуговицы прокатились по полу.
