— Свет, — вдруг сказал я, удивившись тому, как легко слетело её имя с моих губ. — Может, останешься?
В её глазах миллионы вопросов. Они широко распахнуты и смотрят, кажется, в самую душу. Мокрые ресницы стрелками, едва заметная морщинка на переносице. Я понял, что не стоит давать ей думать. Мало ли, что она надумает… Поэтому я просто её поцеловал. Положил руку на её полуголое бедро, пьянея от этого незамысловатого касания и собственной смелости. Чувствовал буквально зуд в ладонях — Мышку хотелось охватить всю разом. Каждый миллиметр.
Губы под моими раскрылись навстречу сразу же, словно именно этого она и ждала. Когда я её поцелую. От осознания, что она хочет того же, раскрывается навстречу, вбирает мой язык в свой рот, прижимается всем своим маленьким сладким телом, мне и вовсе снесло крышу. Я застонал, не отдавая себе отчёта, но слыша, как эхом вторит мне стонущая Мышка, скользнул руками под футболку, сминая её ягодицы, которые легли в мои ладони так, словно под них и были созданы. Поднял её на руки, буквально закидывая на себя, и понёс в комнату, наступив на хвост разлёгшейся на пути собаке. Бублик сердито тявкнул, я бросил Мышку на постель и закрыл дверь, отсекая нас и от обиженно собаки, и от всего остального мира.
И начал срывать с себя пиджак. Кто придумал ходить в офисах в пиджаках и рубашках, в которых столько пуговиц? Столько лишней одежды, когда хочется чувствовать голую Мышку всем телом, как тогда, много лет назад. Мышка вытянулась в струнку на постели и лицо ладонями закрыла. Я остановился, словно споткнувшись, испугавшись на мгновение, не чувствуя в себе сил повернуть назад. Плечи её затряслись, я выругался, чувствуя, как раздражение борется во мне с возбуждением. Ревущей девицы мне для полного счастья и не хватало.
— Мышь? — позвал я и бросил снятый пиджак на пол. Кровь пульсировала в венах, стучала молотом в висках, буквально разрывала пах.
Выдохнул, стараясь успокоиться и понимая, что уже не получится. Слишком далеко зашёл. А Мышь отняла ладони, и я понял, что она смеётся. Смеётся, блин! Села на постели, чуть ноги раздвинула, наверное, нечаянно, футболка задралась, я почувствовал, что теряю остатки самообладания. Я слишком долго об этом думал, слишком долго. Сам себя загнал в тупик.
— Что? — шепотом спросила она.
И одним движением сняла футболку. И осталась совсем голая, нисколько не смущаясь солнечного света, что лился в комнату через окно. Я окинул взглядом всю её. Точеные ноги, впалый живот, небольшую грудь с торчащими маленькими сосками. И снова зазудело до боли в ладонях. Снял брюки, едва не запутавшись, и рухнул на постель, подминая Мышку под себя.
Остановился, нависая над ней, стискивая руками ткань простыни. Лицо к лицу, глаза в глаза. Сам охреневая от того, что я сейчас сделаю, от невозможности, недопустимости и такой желанности этой близости. Мышка дышала так тяжело, её грудь в опасной близости от меня вздымалась, голая, беззащитная. Я сдался и накрыл её ладонью. И задержал дыхание, понимая, что ненормально в тридцать два года ловить такой кайф от элементарного, блядь, касания к бабской груди, и даже злясь на себя за это. А Мышка вздохнула, плоть в моей ладони поднялась и опустилась вместе с её вздохом, я даже чувствовал сосок, который упирался в мою кожу. И губу прикусила. И я решил, ну их, рефлексии и мозготерзания, когда подо мной лежит самая невозможная, самая ненавистная, самая желанная женщина в моей жизни. Потом, все потом. И обрушился на неё, на её тело, тиская, кусая, пробуя на вкус, наслаждаясь её криками и её прикосновениями ко мне, поначалу робкими, обжигающими, а затем все более и более откровенными.
Это даже сексом назвать было нельзя. Это было так…невозможно. Словно мы отравлены смертельным ядом, а противоядие находится друг в друге. И его надо выцарапать, высосать, выгрызть. Эта близость иссушила меня до дна. Кажется, до самой последней капли крови. Эта самая капля, последняя, покидая моё бренное тело, одиноко катилась по предплечью. Медленно, оставляя за собой тёмный след. Скатилась на Мышку, которая все ещё лежала подо мной, и растеклась между нашими телами красной кляксой.
Да, Мышь оцарапала мне спину. Как в дешёвом бульварном романе. А мне даже больно не было, напротив, я испытывал кайф, за который сейчас расплачивался горящей кожей. Я лежал на Мышке, придавливая её своим телом, все ещё находясь в ней, чувствуя её жар и едва заметную пульсацию внутри. Ей неудобно, наверняка. Но я опасался, что стоит мне от неё оторваться, как нас вновь отбросит по разные стороны баррикад, и нечто, живущее в нас самих, заставит нас говорить и делать неподвластные нам вещи. Гадкие.
— Как твоя нога? — спросил я, когда молчать было уже невыносимо.
— Славно, что ты спросил, — хихикнула она. — Ты на ней лежишь.
Чуть поерзала, устраиваясь удобнее, я скатился с неё, чувствуя нелепое желание прикрыть свою наготу и боясь, что этого же хочет Мышка. Боясь посмотреть ей в глаза. Она же вытянулась всем телом, на животе, спрятала лицо в простынях, упавших на него волосах. Я прошёлся взглядом по её гладкой белой спине, на который краснели следы моих жадных рук, на выемках у ягодиц, по ним самим. Хотелось провести рукой, хотелось Мышку в охапку и прижать к себе. Но меня пугало и моё желание, и её возможная реакция.
— Может, кофе? — спросил я, пытаясь встряхнуть с себя эту неловкость.
Мышка повернулась на бок, лицом ко мне, я сделал усилие, вынуждая себя не на грудь её смотреть, а в глаза. Глаза были лукавы донельзя, в них плавали смешинки, я выдохнул с облегчением.
— Давай кофе, — согласилась Мышь. — А то я кофеварку твою включить не смогла.
Я встал, чувствуя её взгляд на своих ягодицах, такой же жадный, как мой недавно, прошёл на кухню, включил мудреную кофеварку, которую купил за бешеные деньги ещё на пике своей карьеры. Она мерно загудела, готовя нам напиток, я оперся о столешницу руками. Услышал, как сзади подходит Мышка. Чуть слышно касается голыми ступнями пола, останавливается сзади меня. А потом проводит пальцем по спине, по позвонкам, от шеи, до копчика. Едва касаясь. Вызывая мурашки. А затем обняла сзади, прижалась голой грудью, обхватила меня руками.
— Может, ну его, этот кофе. Что мы, кофе не пили? — предложил я. — Мы десять лет не занимались совместным сексом.
— И правда, ну какой тут кофе, когда десять лет.
И засмеялась, уткнувшись лицом мне в спину. Я повернулся к ней, подхватил подмышки, усадил на столешницу. Она охватила меня ногами, оплела телом так, как только она одна умела. Потянулась губами, которые и так от моих поцелуев опухли. Сладкими губами. Запретными и от этого ещё более притягательными. И застонала, не в силах сдерживаться и меня торопя.
На столешнице, прямо возле моей руки зазвонил телефон. Громко, требовательно. Я отодвинул его в сторону, но на его шум пришёл уснувший было Бублик и разразился лаем. Мышка оторвалась от меня и потянулась к телефону.
— Прости, — шепнула она.
Отодвинулась, отстранилась, взяла трубку, и сразу словно подменили девушку, что вот только недавно подо мной кричала. Несколько раз угукнула, пять раз извинилась, поникла. Сбросила звонок, прикрыла руками грудь.
