В их глазах я настоящий безумец. Вот искреннее недоумение в глазах куафера. В растерянности кусает жидкий ус. Что задумал этот парень? Что с ним не так? Чему противится? Зубы скалит, руки заламывает. Вот чудак! Цирюльник того же мнения, но лучше скрывает. А Любен с недоумением уже свыкся. Я для них вроде уродца в банке. Стоит взглянуть и ужаснуться. Я только усмехаюсь в ответ. Уродец…
Вот дичь и готова. Можно подавать на стол. Я им больше хлопот не доставлю. Сижу, как истукан, на том месте, где меня посадили, посреди комнаты. Само послушание и покорность. А вокруг суетятся две горничные под присмотром Любена. Они встряхивают простыни, взбивают подушки, приносят свежие цветы, накрывают стол. Неужто грозная госпожа пожалует сюда? Похоже на то. Убить ее сегодня? Или вновь просить о милости? Просить? Ее?! Холодное, безупречное лицо перед глазами. Неподвижный, безразличный рот. Она не сжалится. Снова обманет. Марию мне не спасти. Мария, девочка моя… Бедная моя девочка. Твой отец – бессильная, бесполезная кукла. Что же делать? Нет, она не прикоснется ко мне. Все что угодно, только не это. Что она сделает, если я откажусь? Прикажет своим лакеям держать меня? Вот будет потеха. Впрочем, она способна даже на это. Стыд ей неведом. С меня сорвут одежду и распнут на этой кровати. Растянут ремнями, как четвертуемого на эшафоте. Тело, конечно, меня предаст. А для верности умелец Оливье подмешает мне в вино зелье из крапивы со шпанкой. Тут мое согласие и вовсе без надобности. Ненасытный любовник к вашим услугам. (Жаль, что месье Амбруаз Паре уже умер. Написал бы еще один трактат о несчастном, страдающем сатириазмом.) Ее высочество не откажет себе в удовольствии. Ее это даже позабавит. Отличное средство от скуки. Она повторит опыт в следующую ночь, а затем в следующую. И так будет продолжаться до тех пор, пока я действительно не сойду с ума. Тогда по своей воле? Смириться? Но тогда я тоже сойду с ума. От угрызений совести и тоски. Мне понадобится другое средство из арсенала Оливье: сироп из маковых зерен. А к нему белое бордо. Оно терпкое, обдирает глотку и сразу сбивает с ног. Очень скоро я стану развалиной, и герцогиня от меня избавится. И там, и там путь к свободе через безумие. Не лучше ли сразу? Нанести удар и умереть? Пусть не сразу, но долго это не продлится, пытка избавит меня от сердечной боли. А если я не смогу ее убить?
Я жду ее нетерпеливо. Как любовник возлюбленную. Даже тревожусь, как бы не передумала. Скорей бы явилась. Я готов к схватке. Сегодня или никогда. Хватит недомолвок. Пусть решает. Я или моя смерть. От волнения сминаю кружево. Бедный воротник… Наконец-то! Тихий щелчок, и она здесь. Входит осторожно, будто и не хозяйка вовсе, а гостья. Приблизиться не спешит. Стоит у двери и смотрит. Будто приглашения ожидает. Лицо скрыто в полумраке. И спина не такая прямая. Распустила железный корсет. Одета неброско, без украшений, почти по-домашнему. И волосы не открывают шею, а рассыпались по плечам. Вовсе не грозная госпожа, а красивая, немного смущенная женщина. Даже слегка улыбается, с выражением властной отрешенности. И тут же начинает говорить. Уклончиво, издалека. Голос мягок и в меру заботлив. Расспрашивает что-то о предоставленных мне апартаментах. По вкусу ли они мне, хороша ли обивка, не темен ли фон. Если я нахожу мебель слишком громоздкой, то она прикажет ее сменить. Что мне больше по вкусу? Стоит лишь пожелать. Я в некоторой растерянности. Разговор об обивке мебели. Но она опять за свое. Делает несколько шагов и переходит к обсуждению блюд. Благо их не менее пяти на столе. И каждое достойно напутствия. Она перечисляет их все по очереди, называет соусы, ингредиенты, области, где подстрелен бекас и выловлен фазан, и в подтверждение своих слов поддевает на вилку паштет. Корочка хрустит. У меня подкатывает тошнота, и я отворачиваюсь. А она кругами ходит, приближается ко мне по кривой. И продолжает болтать. Почти щебечет. Ее не узнать. Ни угроз, ни посягательств. Кокетливая барышня. И я, слегка сбитый с толку этим превращением, позволяю ей приблизиться. Ей бы продолжать играть, отвлечь меня той же бессмысленной болтовней, но она вдруг делает шаг и протягивает руку. Почти касается моего лица. И это движение уже не смущенной барышни, это жест владелицы. Ее порыв не терпит возражений. Она пришла сюда за тем, что принадлежит ей. Здесь ее собственность. Я тут же уворачиваюсь. Едва не поддался на ее уловки. А вот теперь она настоящая. С протянутой рукой и проглянувшим бешенством. Взгляд немедленно стекленеет.
– Что это? – резко осведомляется она.
Я в свою очередь задаю вопрос.
– Где моя дочь?
Недоумение и даже замешательство. Я вижу, как она пытается вспомнить. Даже усилия прилагает.
– Вы обещали. Вчера вы дали мне честное слово, вы клялись, что пошлете за ней. Я ждал с самого утра, но не получил никаких известий. Вы меня обманули.
Она успевает справиться с собой. Недоумение тает, за ним – смущение. И вот уже привычная самоуверенная властность. Она вскидывает голову, ее веки вновь полуопущены и образуют ровную линию.
– Вот уж важность. Пошлю за ней завтра.
– Нет!
– Что нет?
– Сейчас! Вы пошлете за ней сейчас!
Я осмелился сказать ей то, что намеревался, хотя сердце едва не разорвалось.
Она тут же склоняет голову набок и хитро щурится.
– А если нет, то… что? Убьешь меня?
Я чувствую, что на лбу у меня выступают капельки пота. В горле ком, сухой, огромный.
– Не знаю, убью или нет, но… попытаюсь.
Она вдруг понимает.
– Да ты мне угрожаешь! Вернее, ты ставишь мне условие.
Ей приходится произнести эти слова несколько раз. Ей понятен смысл, каждое слово в отдельности привычно и знакомо, но принять этот смысл она не в силах.
– Ты. Мне. Ставишь. Условие.
Ее голос становится глуше. С лица сбегает краска. Она опускает голову и уже смотрит на меня исподлобья.
Я делаю последний шаг в пропасть.
– Да, я ставлю условие.
Все. Обратного пути нет. Я подписал себе смертный приговор.
Ее лицо начинает меняться. Сначала багровые пятна, затем более темные, почти синюшные. Кровь приливает, и на лице у нее тоже выступает испарина. Взгляд уже не стеклянный, а мертвый. В меня вонзились два темных, сузившихся зрачка. Губы беззвучно шевелятся. Она будто раздувается на глазах, пухнет от ярости, заполняет собой всю комнату, раздается в ширину и в высоту, до самого потолка и даже выше, чтобы потом с этой высоты обрушиться на меня и раздавить. Передо мной возвышается священная цитадель, сам божественный миропорядок обнажает передо мной свою костлявую спину, грозит, грохочет, призывает одуматься. Я, смертный, восстаю против Бога. Посягаю на древние, изначальные законы. «Рабы, повинуйтесь господам вашим…»
Теперь я жмурюсь. Жду обрушения потолка или удара молнии. Кинжал или веревка. Но в ответ слышу смех. Закинув голову, она смеется. Хрипло и презрительно. Я вижу ее темное нёбо и ряд острых верхних зубов. Она отступает на шаг и будто заново изучает меня. Будто здесь и не я вовсе, а нечто совершенно необъяснимое, запредельное. Какой-то фокус.
